Стать бессмертным

— Ну, так я вам расскажу. — Рыжов немного привстаёт в своём кресле. — Приходите вы туда, скажем, с нестоящим членом и жалобой на боли в низу живота. Вас приглашают лечь на бок, согнуть ноги в коленях и спустить штаны. Вы послушно ложитесь на кушетку, и очень скоро чувствуете в собственной заднице чужой палец. Это больно. То есть, если у вас всё в порядке с простатой, процедура не более чем унизительна, но уж если вы больны — это чертовски больно. Потом хозяин пальца, который только что отымел вас в задницу, даёт вам салфетку и говорит: «Пожалуйста, удалите остатки геля из ануса, одевайтесь и ко мне в кабинет». — Рыжов отхлёбывает из кружки и щурится, будто на солнце. — Там он, конечно, вам скажет: «Не волнуйтесь, я поднимал члены семидесятилетним!», но это всё чушь, и вы это очень скоро поймёте…

— Евгений Иванович, зачем вы мне это всё рассказываете?

— Я хочу, чтобы вы поняли, насколько это мерзко. Я ещё недавно мог сделать счастливой любую женщину, а теперь у меня между ног ни на что не годная верёвка.

Я снова смотрю на него с удивлением.

— Знаю, знаю! — хрипит он. — По глазам вижу. На ногах не стоит, а всё о том же. Так?

— Ну, в общем, да… простите.

— Говорю же вам, не извиняйтесь… я очень долго, безумно, мучительно долго думал над этим вопросом и только когда превратился в развалину, понял, всё дело в женщине!

Я замечаю, что после этих слов у Рыжова натурально загораются, мгновение назад готовые потухнуть, глаза.

— Женщина, Алексей, это не только и не столько источник наслаждения, — продолжает он, — женщина и есть сама жизнь! А раз она есть жизнь, то единственное, зачем нам с вами стоит существовать — эту жизнь поддерживать, прямо или косвенно. Ведь, никакой другой цели нет!

— В смысле, продолжать род?

— Не только, не только…

Рыжов вдруг весь съёживается, словно от налетевшего холода, хотя никакого холода здесь и в помине нет; опускает голову, закрывает руками лицо…

— Я бы всё отдал за… — шепчет он, — всё, что есть бы отдал…

Рыжов начинает гулко, нехорошо кашлять.

— Не волнуйтесь вы так, Евгений Иванович… — пытаюсь я его успокоить, — сейчас всё пройдёт.

— …всё бы отдал, чтобы вернуть, чтобы туда снова попасть…

Рыжов вдруг закрывает рот, будто сболтнул лишнего, и испуганно таращится на меня снизу вверх. Кашель его вдруг неожиданно проходит.

— Куда попасть? — спрашиваю я.

— Так, никуда, — говорит он, отводя глаза. — Это метафора. А вот скажите, Алексей, вам какие девушки нравятся? Мне, например, высокие блондинки. Или рыженькие, такие, лисички.

— А я, знаете, недолюбливаю блондинок, — отвечаю я. — То есть, они не нравятся мне как класс. До такой степени, что у меня, страшно признаться, не было ни одной блондинки. Одни брюнетки.

Рыжов смотрит на меня с неподдельным удивлением. Глаза его блестят, и во всём нем чувствуется, сменивший апатию, интерес к моим словам.

— Тут вы не правы, — произносит он менторским тоном. — В блондинках есть что-то волшебное. Это же чудо — девушка с золотыми волосами. Богиня солнца… Если бы Энн была брюнетка, Кинг-Конг никогда в жизни бы в неё не влюбился, а напротив, порвал, как мавпа газету.

— Как кто, простите?

— Обезьяна, это по-хохлятски.

— Понятно. А вот мне кажется, — тем же менторским тоном сообщаю я, — что блонди стали популярны исключительно по причине расположения к ним товарищей с юга, где, как известно, женщины со светлыми волосами не водятся…

— Та-а-а-к, — растягивает Рыжов, — я никогда не интересовался, но позвольте спросить, Алексей, вы кто по этносу?

— Я, Евгений Иванович, русский (Рыжов вопросительно поднимает брови) с небольшой неметчинкой, знаете, для экзотики…

— Тогда, следуя вашей логике, можно предположить, что вам, как потомку тевтонских рыцарей, должны нравиться исключительно брюнетки…

— …ну, да…

— …или, хлеще того, азиатки…

— …есть немного…

— …а мне, соответственно, блондинки, поскольку я на достаточно большой процент, э-э, черножоп. Так?

Все на кафедре знали, что у Рыжова какие-то не то цыганские, не то кавказские корни, за что говорила чуть смуглая кожа и чёрные пронзительные глаза, поэтому все разговоры о нацменьшинствах в его присутствии прекращались.

— Я совсем не это имел в виду, Евгений Иванович, — спешу я оправдаться. — На самом деле, я уже размышлял о причинах этой моей странности и пришёл к выводу, что единственным оправданием может служить лишь то, что я ненавижу Мадонну. Просто терпеть не её могу, кошку драную. Даже в своих первых клипах, где эта шмара представляется в образе молодой оторвы, она не вызывает у меня ничего, кроме подкатывающего к горлу липкого комка.

Рыжов усмехается еле-еле.

— Не надо, не оправдывайтесь. Вы, безусловно, в чём-то правы. Каждому своё…

Мне вспоминается Беляев, и всё то, что он мне наплёл про того, кто сидит теперь в инвалидной коляске рядом со мной.

— И всё равно, что бы там не говорили, блондинки, если, конечно же, они натуральные, это что-то невообразимое, — снова, воспаряв духом, произносит Рыжов. — Вы, кстати, знаете, как отличить настоящую блондинку от крашеной?