Стать японцем

Желание походить на европейцев было сильным, но пропаганда волосяного покрова на лице преподносилась и в рамках привычной и столь милой оппозиции мужское/женское. «Творец дал мужчинам бороду и усы, но лишил растительности женщин. Он дал каждому свое украшение... У мужчин есть свои украшения, и с их помощью они украшают свое тело. У женщин есть свои украшения, и с их помощью они украшают свое тело»⁴⁷.

Европейцы с большим энтузиазмом восприняли желание японцев иметь такой же, как у них, волосяной покров на лице. В газетном отчете о посещении японским посольством Санкт-Петербурга в 1873 г. с удовлетворением отмечалось: «Все члены посольства и их спутники одеты по-европейски. Все они с длинными волосами, и за исключением старшего посла, все носят усы, бакенбарды или французские бородки. Старший посол лет сорока, с задумчивым и умным лицом; второй посол — совсем еще юноша с небольшими усиками, бородкой и густыми роскошными волосами на голове. В движениях, манере носить платье, трости и проч., в приемах при курении сигар (которые большая часть из них не выпускают изо рта), члены посольства усвоили себе совершенно европейский характер. Только смугло-желтый цвет кожи да несколько плоский профиль выдают происхождение этих посланцев молодого преобразователя [имеется в виду император Мэйдзи] Японии»⁴⁸.

Поскольку европейцы расценивали японское лицо как «детское», или даже «женоподобное», то усы должны были «состарить» его и придать ему более «мужественный» (мужеский) облик. Литератор Тогава Сюкоцу (1870—1938), путешествовавший в Америку и Европу в 1908 г., отмечал, что он болезненно переживал свою «узкоплечесть», и только собственные усы позволяли ему ощущать себя несколько «более широкоплечим»⁴⁹. То есть растительность на лице как бы увеличивала размеры тела, помогая преодолеть стеснительность «маленького» человека. Отсутствие же усов стало восприниматься как признак безнадежной «отсталости».

Однако в скором времени и в этом отношении японцев ждало жестокое разочарование. И дело не только в том, что волосяной покров на лице отличается у японцев меньшей густотой. С начала XX в. мода на усы и бороду идет на Западе (особенно в Америке) на убыль, они становятся достоянием людей пожилых (т. е. «консервативных»), а также «презренных» рабочих (статус пролетария в Японии был исключительно низок, поскольку в рабочие подавались только младшие сыновья крестьян, которые не имели шанса унаследовать земельный надел). Так что усатые японцы, путешествовавшие в США, превращаются там в объект для насмешек⁵⁰. Таким образом, усы, которые воспринимались в самой Японии в качестве показателя приобщенности к «настоящей» цивилизации, оказывались негодным оберегом против насмешек людей Запада. Японцам казалось: если мы однажды стали схожи обликом с западным человеком, то так останется навсегда. Но в то время этот западный человек уже сделался рабом моды, и того же он требовал от всего света.

Путешествия японцев на Запад слишком часто приносили разочарования. В самой Японии многие из них вступали в непосредственный контакт с миссионерами и по ним судили о людях Запада в целом. Однако миссионеры были людьми особыми, среди них было немало выдающихся людей. Японцы хотели видеть в странах Запада христианский рай на земле, где все люди живут в соответствии с евангельскими заповедями. Однако сколько-то длительное пребывание японцев в Европе и Америке слишком часто оканчивалось культурным шоком: приходилось признать, что люди в Японии гораздо вежливее, честнее, они не боятся оставлять свои дома не запертыми на ключ, они не так алчны, агрессивны, они не так высокомерны и насмешливы. Знаменитый поэт Такамура Котаро (1883—1956), который в 1906 г. учился в Нью-Йорке скульптурному делу, ощущал со стороны «простых» американцев такую дискриминацию, что в одном из своих стихотворений («Слоновий банк»), описывающем посещение зоопарка, он утверждает: тамошний слон и сам поэт относятся к друг другу с симпатией, потому что оба они — родом из Азии.

Вместо того, чтобы радоваться новым заграничным впечатлениям, японские мужчины предавались самоедским переживаниям. Повествуя об опыте своего проживания в Лондоне, Нацумэ Сосэки с грустью говорил в 1901 г., что он встретил там только одного человека одинакового с ним роста — подойдя поближе, он увидел собственное отражение в зеркале. Такамура Котаро со свойственным поэтическому сознанию сверхвоображением видел себя и других японцев (стихотворение «В стране нэцкэ», 1910 г.) в качестве грубой деревянной куклы (нэцкэ) — выступающие скулы, толстые губы, треугольные глаза, она лишена души, не знает саму себя, она вертлява, дешева, тщеславна, мала, холодна, самодовольна, она похожа на обезьяну, лисицу, насекомое... В эссе «Письмо из кафе» он рассказывает о своем первом сексуальном опыте: после ночи с прекрасной парижанкой (ее глаза напоминают ему ясное небо над Индийским океаном или же витражи Нотр-Дам) он видит себя в зеркале, ужасается своей безобразности, в его ушах стоит крик: «Ты — япошка!»