Стать мировой державой

С.В. Лурье очень точно показывает здесь вред от “сближения … идеологической базы”, но, к сожалению, даже такого высокого уровня исследователь сам без необходимости сближает понятия империи и царства: “Русская имперская идеология… возникла еще в XVI в., когда погибающая Византия передала свою эстафету православной России. Византия была империей, империей стала и Россия [вот где некритическое употребление слова “империя” ведёт к грубой системной ошибке в работах С.В. Лурье и всех других исследователей державности России - прим. Ю.К.].. “Процесс национального строительства и строительства имперского был в случае России абсолютно неразрывен… Ее идеология была всецело религиозной, а не национальной. Исследователей поражает традиционная нечувствительность русских к национальным вопросам и их вполне искреннее неумение “воспринять национальное недовольство всерьез” [здесь С.В. Лурье цитирует И. Солоневича, но это ничего не доказывает, кроме наличия откровенной путаницы и у автора знаменитой “Народной монархии” - прим. Ю.К.]. Англичанин Ф. Скрин с некоторым удивлением писал, что “завоеванные расы сразу же становятся русскими гражданами и получают право селиться в любой части империи”… “Наша политика по отношению к покоренным народам есть политика гражданского равенства. Житель только что взятой Кульджи, только что занятых Ташкента, Самарканда и т.д. делается таким же русским гражданином, как, например, житель Москвы, да еще пожалуй с большими льготами” [Терентьев А.М. Россия и Англия в Средней Азии. СПб., 1875, с. 360]. Причем в русских чувствовалась почти болезненная потребность в том, чтобы жители окраин не просто притерпелись к ним, а полюбили их. На это направлено все - от налоговых льгот до приглашений в гости; все, чтобы убедить: что бы ни было, вам с нами будет лучше. “Разница между нами и англичанами в том и состоит, что мы приходим как враги, а поступаем как друзья, а англичане приходят как друзья, а поступают как враги” [Терентьев А.М., с. 301]. Но это имело тот затаенный смысл, что в результате они сольются с нами, станут нами, пополнят наше число.

То, что в Среднюю Азию миссионеры не засылались - было явлением закономерным. Россия, как и Византия, избегала проповеди как государственного дела. Россия, как и Византия, поступала иначе; она ждала, когда обратятся к ней. “Церкви и монастыри, которыми тотчас оказывалась покрыта новая область, предназначалась, главным образом, если не исключительно, для русского населения… Массы сильно желали распространения церквей, но это были русские массы и они хотели только удовлетворить свои собственные духовные потребности. Это не образ воинствующей церкви, который сопровождался бы миссией проповеди и катехизации” [62, с. 116-117]. Однако число церквей и монастырей было велико и несмотря на отсутствие каких либо направленных усилий к распространению христианства среди местного (языческого) населения, оно распространялось довольно быстро и как бы само собой, монастыри оказывались теми источниками духовности, к которой тянулись люди разной этнической принадлежности. Отсутствие принуждения играло только свою положительную роль. До поры до времени между действием (колонизацией) и его смыслом (расширение границ Православного царства) не возникало разрыва. В этом отношении политику Православной Руси в значительной степени можно было называть “восточным вопросом” в расширительном значении - поскольку для России этот вопрос в его идеальном смысле был вопросом о Православии и утверждении Православного царства.

Однако XVII-XIX вв. - это время, когда акцент в словосочетании Православное царство все более переносится на слово царство, а тем самым размывается идеальная мифологема империи…“xiii[xiii].

Но ведь как раз всё с точностью до наоборот!.. Понятие православного царства произвольно заменяется здесь понятием империи (более подробный разбор требующего исправления несоответствия понятий и позиции С.В.. Лурье, отражающих общую путаницу, - см. Приложение 1 к этой главе).

Вот какая подмена возникает у исследовательницы, которая прекрасно показывает в большом количестве своих чрезвычайно полезных и глубоких работxiv[xiv] кардинальное и несводимое отличие принципов державности и имперскости! Что же, получается, требовать от аналитиков и идеологов другого уровня?..

Я прекрасно понимаю, что абсолютное большинство наших “империалистов” являются таковыми по недоразумению. Хотят-то они подчеркнуть недопустимость унижения России и низведения её до заштатной “нормальной страны”, переживают они за самобытность и всемирно-историческое призвание России - и правильно делают - но, за отсутствием долголетней теоретической разработки идеи “мировой державы”, сбиваются на чужой имперский язык и, тем самым, разрушают самоопределение и идентификацию страны.

Сегодня, в период своей идентификационной катастрофы России ни в коем случае нельзя попадать в ловушку ложного выбора: национальное государство и региональная держава - или империя.