Стать огнем

– Книжки, по которым меня доктор учил.

– И ты всё в этих книжках поняла?

– Не всё, – честно призналась Нюраня. – Но главное вызубрила! Василий Кузьмич меня экзаменовал, мы хотели на экстерн или на подготовительные курсы, но мать не вставала.

– В каком смысле «не вставала»?

– Свекруха моя, – пояснила Марфа, – Нюранина мать, слегла от драм жизни.

– С вами не соскучишься! – Александр Павлович убрал газету и поднялся с дивана. – Я постараюсь, но ничего не… – Слово «обещаю» застряло в горле. Эти великанши просто не понимали подобных отговорок. Сталкиваясь с трудностью, они стояли насмерть, но если появлялся мужик, принимавший руководство, уходили в сторону, веря в мужика абсолютно и нерассуждающе. – Один товарищ уезжает в Россию… Странно, я тоже стал отделять Сибирь от… Не важно. Я попробую сделать так, чтобы Ню… Анна… как по батюшке?

– Анна Еремеевна.

– Чтобы он сопроводил Анну Еремеевну Медведеву. Медсестру, ёшкин кот… Спокойной ночи, барышни!

– Куда Нюраню определять? – уточнила Марфа, ничтоже сумняшеся свалив на Камышина ответственность за липовую медсестру, раскулаченную деревенщину.

Александр Павлович даже рассмеялся этой наивной беспардонности Марфы. И в то же время сам факт ее обращения льстил его самолюбию.

– В дровяном сарае ваша родственница, – он снова перешел на «вы», – околеет на морозе. Постелите ей где-нибудь, – повел рукой по сторонам. – Будем надеяться, что с обыском ко мне этой ночью не посмеют прийти. И что Анна Еремеевна не слишком громко храпит.

– Вовсе тихо сплю! – заверила Нюраня.

– Тогда, может быть, здесь, – ткнул пальцем Камышин, – под столом свернетесь? Скатерть длинная, до пола, незаметно будет, если не станете конечности вытягивать.

Он насладился их замешательствам – пиррова победа мелкого тщеславия, как слабая плата за приступ острой похоти.

Александр Павлович обладал развитым, то есть не каждому сразу понятным чувством юмора. Сибиряки же, по его наблюдениям, особенно бабы, лишены были способности воспринимать инакословие, подтекст, игру смыслов. Эволюция в суровых климатических условиях, вероятно, отбросила это качество как необязательное.

– Марфа, а зачем под столом-то? – спросила Нюраня, когда барин ушел.

– Шутил он, наверное.

– И чего смешного?

– Не знаю. Они, случается, с постными лицами: бу-бу-бу, тра-та-та… а потом хохочут. Шутили, оказыватся. Или еще говорят так вежливо и гладенько, а потом Елена Григорьевна заявляет: «Наша сегодняшняя ссора с мужем была отвратительна».

– Как в городе все мудрено!

– Привыкнешь. Пойдем, я тебе на кухне у плиты тюфячок брошу. Чутко спи! Если шум какой-то, сразу беги в чулан и дровами заваливайся. А если тихо ночь пройдет, до рассвета плиту растопи. Наказание мое эта плита! Каждый месяц надо трубу пробивать, а трубочист, зараза, по пятерке за прочистку просит. Хочу Петра приспособить, но это, наверное, по весне. Свалится с крыши, он же увалень, хоть самой вместе с ним лезьть для подсхоромки… подстраховки… – Марфа говорила и стелила Нюране постель.

– Сколько у тебя забот!

– Много. И все такие мелочные! Досадливые!

– Марфа!

– Что?

– Ты очень хорошая! Почти как… как Парася.

– Нет, я грешница, а она у нас… Лучше Параси не быват. Ложись, почивай, голубушка…

В пути

Товарища, с которым Камышин хотел отослать Нюраню, звали непроизносимо – Патермуфий. Он не представлялся полным именем, а просил обращаться к нему «товарищ Прохоров». За глаза его насмешливо величали «товарищ Проша». Он второй месяц околачивался на заводе, питался впроголодь, сапоги не на что было починить. Товарища Прошу командировали из Центральной России на омский завод для получения борон и плугов.

Но завод распоряжения о выделении техники не получил. Бумаг по стране летало множество: распоряжения, постановления, указания… Торопиться их выполнять не следовало, потому что на многие постановления приходили постановления об отмене постановления.

В бумажной кутерьме, которую направляли по долам и весям люди подчас малограмотные, нередко случались ошибки. Гнать человека через всю страну за техникой, которая производится в соседней области, было глупо. Так же как и отдавать сельхозорудия (без постановления), которых не хватает местным сибирским хозяйствам. Поэтому товарищ Проша обивал пороги заводского начальства, ждал разнарядку из центра, слал в него запросы и слезные письма.

Не исключено, что на каком-нибудь калужском заводе пылилась бумага, предписывающая выделить Прохорову плуги и бороны. Омск и Калуга – слова «похожие», перепутать легко. Выяснить, кто, когда и на каком этапе перелетных бумаг совершил ошибку, было делом совершенно безнадежным. Но и «отказ о выделении в связи с отсутствием постановления» Проше подписывать не желали. Он уедет, а завтра прибудет распоряжение, отвечай потом.

Камышин решил убить двух зайцев: избавиться от товарища Проши, который облюбовал его приемную, целыми днями сидел в ней со скорбным видом голодающей собаки, и отправить с товарищем Прошей Нюраню, пребывание которой в квартире могло обернуться разбирательством с ОГПУ.