Стать последней (СИ)

— А ты уверен, что подкрепление бы пришло? Знаешь, что рыбацкие поселки тоже его ждали? Знаешь, охотничьи семьи умирали десятками, чтобы не пустить бесов в леса? И считали мгновения, когда на выручку придет армия?!

Он глянул на меня исподлобья:

— Знаю, Даара, я все знаю. Но я не уполномочен решать такие вопросы! Чего ты от меня хочешь? Ведь поначалу решили, что это просто набеги — бесов сильно разорила война с тикийцами. Победа далась им недешево, но Тикийская территория бедна на ресурсы… на ней запасы не восстановишь. Возможно, император решил, что несколько грабежей их успокоят, и они отправятся восвояси? А мы со временем организуем оборону побережья. Это ведь повторение истории: тикийцы нападали на Родобесские острова, чтобы захватывать тамошнее золото и другие ценности. А потом бесы начали нападать на нас… с тем же самым. В смысле, мы до встречи с тобой так считали.

Больше я с ним говорить не хотела, про себя обдумывая узнанное. Он все равно не уполномочен решать. Да и думать не слишком уполномочен. О войне всерьез никто не думал, а пара сотен погибших своих — это так, мелочи. Не бросаться же их спасать, в самом деле — еще убить могут. О войне всерьез никто не думал, но при этом не удосужился задуматься — а сам-то император почему трухнул настолько, что решил спрятаться подальше? Император-то знал, что бесы не просто так нападают, ему ли не знать? Или он не только труслив, но еще и глуп, как морской краб? Я теперь даже думать могла, как Даара.

И теперь убийство императора уже не показалось бредовой мыслью. Криит вчера предположил верно. Такого «отца народа» не грех отправить к злым духам. Даже если этим войну не остановишь — так, для личного удовольствия. А если еще и этим можно бойню прекратить… «Убивать только своих сестер»… только сестер. Значит, я не смогу убить императора, даже если захочу. Точнее, уже хочу. И Криит не сможет, сидя в клетке. Теперь гордости за свой героический порыв я не испытывала совсем: напрасно умерла Даара, напрасно погибнет Криит. А мне даже нечего сказать стратегически важного самому императору, и теперь я сомневалась, что с ним вообще есть смысл говорить. Хотя смысл все же есть. Надо убедить его в том, что опасность идет, что ему не отсидеться в стороне, что после того, как погибнут все его люди, бесы найдут его тушу, привяжут к коням и разнесут в четыре стороны. И только тогда успокоятся. Испуганного надо испугать еще сильнее — тогда, возможно, он все же начнет принимать решения.

Вечером присела рядом со знахарем. Хоть кто-то тут был на своем месте!

— Уважаемый Барк, а тебя-то как занесло на армейскую службу?

Он по-прежнему морщился, когда видел меня, но с каждым разом все меньше.

— Мы в деревне жили, на юг от Зеринка. Когда бесы пришли, меня отправили с женщинами и детьми, чтобы спаслись. Я ведь знахарь, — он будто оправдывался. Но таких в самом деле отправляли в первых же повозках, потому что их руки бесценны — для тех же женщин и детей, если понадобится помощь. А вояки из знахарей плохие — все равно, что табурет перед бесом поставить. Он продолжал: — Я потом вернулся, а там… кости с пеплом перемешаны, даже не смог отыскать отца. Старик ведь совсем был… Мог тоже бежать, но не пошел — сказал, если их не задержать, то они нас догонят… а там ведь дети. И это пепелище… — он смотрел в темнеющее небо и словно забыл о моем присутствии, — знаешь, как общая могила, в которой все — и мой отец, и сварливая старуха, что жила по соседству, и владелец лавки… он посуду продавал, жадный был, зла на него не хватало… И эта могила будто всех уравняла, примирила с мелочами… Я потом на себя смотрю — а у меня виски седыми стали…

— Пусть добрые духи отведут их в лучший мир, Барк, — я прокляла бы сама себя, если бы этого не сказала.

Он вздрогнул и глянул на меня:

— Ты ведь про армейскую службу спрашивала? — заговорил другим голосом, как если бы пытался добавить себе бодрости. — Я потом в столицу пошел, на этот отряд наткнулся. Ну, они и сказали, что столица всех не прокормит, а им знахарь не помешает. Вот я и решил… пусть хоть так и на кашу заработаю, и хоть чем-то бесам отплачу. А в итоге лечу не своих, а этих самых бесов! — и он нервно расхохотался. — А теперь еще и откровенничаю с ними, словно они тоже люди!

Я улыбнулась в ответ, хоть в смехе его и не было веселья:

— Знаешь почему, Барк? Просто между нашими народами нет такой уж большой разницы. Есть разница между нашими вождями — и только поэтому мы смотрим на мир с разных сторон.

— Ладно, — он вернулся к своей тарелке. — А ты чего не ешь, воительница? Не нравится наша еда?

— Очень нравится! — я просто не могла не улыбаться, когда смотрела на него. — Но я спросить хотела — можешь ли заговорить траву так, чтобы пленник ваш не мучился? Спал бы себе да спал, а то дороги — еще четыре дня.

Он тут же оглянулся и подслеповато сощурился:

— А что с пленником? Рана опять открылась?