Статьи 1895-1906

Так, например, местные владельцы вальцовых мельниц [5], несмотря на то, что теперь самое бойкое время для их заведений, и не принимая в расчёт того, что они завалены работой, — убавили своим рабочим жалованье на трёшницу в месяц…

В сентябре платили 12 рублей, а теперь платят 9 рублей.

Расчёт верный.

В сентябре ещё навигация не закрывалась, и рабочий, чувствуя, что его жмут, мог уйти с мельницы и поехать искать «где лучше».

Теперь не уйдёт, шалишь!

Пароходов ходит мало, да и те, которые ходят, берут дорого.

Значит — хочешь не хочешь — работай со скидкой 25 процентов.

Рабочие, конечно, будут работать — ничего не поделаешь.

Осень, холодно…

На Татьянке[6], по летнему положению, теперь жить нельзя, и как-никак, нужно работать на купца.

Купец это понимает.

И, подождав, когда будет ещё холоднее, он ещё трёшну скинет.

Он не только просто хозяин, но и хозяин всего современного экономического положения.

И он, прекрасно понимая это, стремглав летит к своему идеалу, к такому положению вещей, при котором на его милость работали бы совсем даром.

Что ж? С богом!

Сведущие люди говорят, что его успехи подвигают к нему его гибель.

На днях редакция и контора «Самарской газеты» выдержала целый натиск хронически голодающих людей, — людей, чающих куска хлеба и ради него готовых всё делать и всюду ехать.

Это было прямо-таки нашествие.

Сначала являлись по одному.

Приходит человек, пытливо озирается и вожделеющим тоном спрашивает:

— У вас было напечатано, что нанимают людей на сибирскую железную дорогу. Где остановился агент по приёму?

— В Харькове…

— Не знаю такой гостиницы. Где это она?

— Это не гостиница, а губернский город на юге.

— Так… Значит, это не в Самаре?

И лицо спрашивающего покрывается тенью разочарования.

— Ну, разумеется, не в Самаре, коли в Харькове…

— Н-да… А зачем же вы это печатали?

— Что?

— Да что принимают…

— Ну так что?

— Так, только людей мутите.

И он, несколько подавленный открытием, убившим его надежды, уходит.

За ним — другой:

— У вас было напечатано, что нанимают…

— Это в Харькове…

— В Харькове? Ишь… Вам бы не печатать ин…

За ним ещё двое поют дуэтом:

— У вас было напечатано…

— Идите в Харьков, в Харьков.

— В Харьков?

— Да, да, и всем говорите, что нанимают не здесь.

— Н-да… Прощавайте…

Проходит пять минут без посетителей.

Но вот отворяется дверь, и снова звучит вожделеющий голос:

— У вас было…

— Харьков!

— …напечатано…

— В Харьков! — орёте вы, потому что вам мешают.

Вы уже выпили два стакана холодной воды и приняли шестьдесят капель валерьянки.

Тем не менее вам хочется принять ещё и кали, дабы гарантировать себя от окончательного разрушения нервной системы.

— У вас… — раздаётся из-за двери.

Вы вырываете клок волос у себя из головы и, скрежеща зубами, думаете, скоро ли посетят вас все самарцы, чающие мест?

— У в…

Вы приходите в холодное бешенство и внутренно предаёте себя анафеме за то, что позволили себе возбудить путём печати человеческие надежды.

Вы даёте себе клятвенное обещание молчать, всегда могильно молчать о требованиях на человека, которые заявляет кто-то где-то.

Вы достаточно наказаны.

Впредь вы не скажете, что на земле есть свободные места для людей.

[14]

Есть на свете довольно вульгарная, но очень верная поговорка:

«У всякого свой вкус — кто любит арбуз, иные же предпочитают свиной хрящик».

Я вспомнил эту поговорку, когда посмотрел, что читают канцеляристы[7].

Их литературный вкус отдаёт полное предпочтение «свиному хрящику».

Так, например, толстущие, скучнейшие, якобы исторические романы Георга Самарова, написанные тяжеловесным языком до тошноты точного немца и далеко уступающие как со стороны стиля, так и со стороны содержания творениям нашего графа Салиаса, взяты 80 раз в течение года, — каждая книга 10 раз.

Чем так полюбился канцеляристам Георг Самаров?

Семь книжек другого Георга — Георга Борна, бездарного подражателя Террайля, — взяты 42 раза.

И таким образом Борн, с точки зрения канцеляриста, так же интересен, как и Золя, 10 книг которого взяты 60 раз, и более интересен, чем Шпильгаген, 12 книг которого взяты 65 раз.

Бессмертные у нас, но давно уже забытые на родине Монтепен и Габорио читаются более, чем Ауэрбах, Жорж Занд.

Фламмарион, туманный мистик, бесшабашный фантазёр и «любитель риторики скучной», и сентиментальный подражатель Жорж Занд — Марлитт, вместе с Дюма-сыном, пользуются одинаковым почётом с Самаровым, — их тоже читают по 10 раз.

Компания!

Но всё-таки всем им предпочитается и более всех читается Гюго, одна книжка которого взята в году 17 раз!

Вторым по качеству, с точки зрения канцеляристов, следует Вернер, хотя тоже романтик, но уже совсем в другом духе: скучный, сладкоречивый и любитель добродетельных героев, добродетельных во что бы то ни стало и против всякой логики.

Бальзак, Флобер, Диккенс, Мопассан, Бурже, Эллиот, Мольер, Бомарше и много других величин европейской литературы пока ещё не существуют для господ канцеляристов…

Но они уже обзавелись Сю, Эберсом, Купером, Эмаром, Онэ и с удовольствием их почитывают.

Вообще отдел иностранных писателей в клубе канцеляристов печально беден, а пользование им до слёз смешно.