Статьи

В Зеркале, замыкающем рассказ "Телефон для глухих", люди не отражаются. Вновь характерный для автора двойной смысл. Одна сторона нами уже исследована: Контакт есть зеркало, в котором человечество видит себя. Контакта нет, Оракул не способен понять нестерпимую аналогичную "азбуку" человеческого существования, и Зеркало остается пустым. Отсюда слова Анатоля: "…начинать Контакт нужно не отсюда. Начинать надо с людей. С нас самих".

Но есть, как мне кажется, еще одна сторона. Оракул, оперируя крупными структурами, изучает то, что изучает его – неуемную науку. Понимание приходит на символьном уровне. "Зеркало, зеркало, зеркало…" – повторяет Катарина. Зеркало с дорогой бронзовой оправой, в котором люди не отражаются.

"Ученый беспристрастен к объекту исследования", то есть, становясь ученым, он перестает быть человеком (беспристрастность свойственна лишь мертвецам). Исследуя мир, он работает внечеловеческими методами, и мир, отраженный в его Зеркале, оказывается внечеловеческим. Совсем не обязательно – бесчеловечным. Но вполне вероятно.

(Исследование Оракула подарило людям "вечный хлеб", "росу Вельзевула". Последняя лишь по воле автора не обернулась очередным оружием.)

"Наука – это удовлетворение собственного любопытства за государственный счет". Но ведь, "кто платит, тот и заказывает музыку".

"Мне очень жаль, Милн, но в вашу группу не записалось ни одного студента. Никто не хочет заниматься классической филологией, слишком опасно. И дотаций тоже нет".

Понятно, почему "слишком опасно".

"Государство не гарантирует правозащиту тем гражданам, которые подрывают его основы", то есть используют свои способности иначе, чем государству этого хочется.

Я настаиваю на своем медиевистском толковании. Средневековый характер коллективной психики порождается не только иерархической организацией общества, но и мифообразующей ролью науки – новой Церкви.

Как и в начале христианской эры, симбиоз установился не сразу и не гладко. (См.:.Попов. Система и Зубры.) До конца симбиоз так и не установился.

"…Улугбек и Бруно остались лежать около плазмы. Но это было не все. Потому что левее, по ложбине у незащищенных холмов, сверкающим клином ударила бригада кентавров, офицеры торчали из люков, как на параде, без шлемов, и золотые наплечные значки сияли в бледных лучах рассвета. Они шутя прорвали оборону там, где находился Хокусай, и Хокусай погиб, собирая клочья плазмы и бросая ее на керамитовую броню. (…) И Кант погиб, и Спиноза погиб, и Гераклит погиб тоже".

Об этих рассказ "Некто Бонапарт". О нежелающих подчиниться.

Действие происходит в будущем, возможно, недалеком. Реакцией на всевозрастающее антропогенное воздействие явилась Помойка – "некий организм, возникший путем цепной самосборки в результате накопления промышленных отходов до критической массы". Подробного описания в рассказе нет. Достаточно понимания того, что Помойка – оборотная сторона нашей цивилизации и отрицание ее. Десятки лет войны.

"Страна агонизировала. Солдаты на фронте тысячами захлебывались в вонючей пене и разлагались заживо, тронутые обезьяньей чумой. Шайки дезертиров наводили ужас на города".

Вновь обращает на себя внимание нетрадиционная традиционность А.Столярова. Эсхатологическая тема экологической катастрофы многократно рассматривалась зарубежной и советской литературой. Образом наступающей Помойки автор подчеркнуто не вносит ничего нового. Другой фантастический прием, используемый в рассказе, восходит и вовсе к Г.Уэллсу. (Конкретная модификация принадлежит Ст.Лему.)

Не рассказ ужасов, не рассказ приключений, тем более – не фантастика научных идей. Скорее – хроноклазм, порожденный Оракулом, еще одно Зеркало.

На этот раз оно отражает людей.

Микеланджело, Босх, Жанна д'Арк, Пракситель, Гете, Бонапарт… – "элита", вся история человечества, "кучка высоколобых интеллигентов, отвергнутых собственным народом, – мизер в масштабе государства". Неподчинившиеся, находящиеся в оппозиции, как следствие, изгнанные, выброшенные на Помойку или же просто убитые милосердным средневековым обществом. "К ним жестоко быть милосердными".

"Тотальная оккупация истории обернулась банальной оккупацией Полигона. (…) Значит, теперь у нас Австриец. Другого и нельзя было ожидать".

Нельзя. Напомню лишь, что Австриец по имени Адольф – не только дублер Гитлера, но и сотрудник Полигона, надо думать, ученый.

Вопрос был поставлен.

И ответ был дан.

"…и танки встали, пробуксовывая гусеницами, временно ослепленные и беспомощные. Фронт был обнажен полностью. И все сенсоры стянулись к нему, потому что им нечем было сражаться, и он послал их обратно на вершины холмов, чтобы их видели в бинокли и стереотрубы. Это была верная смерть. И они вернулись туда – Декарт, и Лейбниц, и Гете, и Ломоносов, и Шекспир, и Доницетти. Должно было пройти время, пока Хаммерштейн поймет, что за ними нет никаких реальных сил. И Хаммерштейн понял.

…– Ты готов был погубить весь мир ради любви, а теперь ты намерен погубить любовь ради чужого мира.

– Мир погубил не я, – ответил Милн…