Статьи 1998-1999 г.

Это понял, на склоне дней, Чехов и пытался вразумить читателей и предупредить писателей. Но тоже как-то неохотно ему внимали. Он писал, что мир литературных образов условен, и его ни в коем случае нельзя использовать как описание реальной жизни, а тем более делать из него какие-то социальные и политические выводы. Образы литературы искажают действительность! В них явление или идея, поразившие писателя, даются в совершенно гипертрофированном виде. За верным отражением жизни человек должен обращаться к социологии и вообще к науке, но не к художественной литературе.

Давайте признаем, что мы уже более века поступаем как раз наоборот. Берем из книги художественный образ — и из него выводим нашу позицию в общественной жизни. Если вдуматься, страшное дело. Ведь писатель просто обязан придать именно личной, единичной судьбе («слезинке ребенка») космический размер — потрясти читателя, вызвать у него катарсис, очищение трагедией. Мы же вместо очищения потрясаемся именно космическим размером, воспринимаем его буквально — и готовы из-за этой слезинки перебить множество реальных, живых младенцев.

Как искажено литературой уже наше восприятие истории России! Прочитав в школе «Муму», мы создаем в нашем воображении страшный образ крепостного права. Ну что стоило дать в том же учебнике маленькую справку! Ведь мало кто знает, что число крепостных среди крестьян в России лишь на короткий срок достигло половины, а уже в 1830 г. составляло лишь 37%. Право продавать крестьян без земли было дано помещикам лишь в 1767 г. и отменено уже в 1802 г. (были лазейки, но уже и Чичикову пришлось непросто). Мы же в массе своей думаем, что помещики направо и налево распродавали крестьян, да еще старались разделить мужа и жену. Это же были случаи исключительные!

Понятно, что для писателя, который обращался к русскому читателю, свобода слова должна была быть исключена. Как раз по своему отношению к слову сравнение России и Запада дает прекрасный пример двух типов общества. Вот Гоголь: «Обращаться с словом нужно честно… Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!». Это обращение апостола Павла Гоголь повторяет в своих записках неоднократно. Он напоминает: «Все великие воспитатели людей налагали долгое молчание именно на тех, которые владели даром слова, именно в те поры и в то время, когда больше всего хотелось им пощеголять словом и рвалась душа сказать даже много полезного людям». Какая же здесь свобода слова! Здесь упор на ответственность — «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Что же мы видим в обществе гражданском? Вот формула, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий». Сам Жид одновременно писал две книжки — в одной выражал преданнейшую любовь к Евангелию, в другой — проповедовал гомосексуализм. У нас так стали поступать лишь писатели-«шестидесятники», гроссманы и рыбаковы. А потом пошло-поехало.

В.В.Розанов упрекнул русскую литературу за безответственность. Но писатели XIX века еще не знали взрывной силы слова в русской культуре. Эта особенность русского ума была хорошо изучена советологами лишь в 70-е годы — и на ней была построена научно обоснованная технология («молекулярная агрессия в сознание»). С этого момента на безответственность уже не спишешь. Трудно представить себе, что бы сказал В.В.Розанов, почитав Войновича. Таганка Любимова, блатные песни Высоцкого, «самиздат» — все это стало оружием холодной войны, независимо от желания авторов (чаще всего по их желанию). Войны не идеологий, а цивилизаций — не будем уж притворяться наивными.

Война с Россией (СССР) велась не в мире земной жизни — мире молока и хлеба, тепла и холода — а в мире воображения, в виртуальном пространстве и времени. Ах, Сталин в 1944 г. выселил чеченцев? Так взорвем сегодня весь Кавказ, вместе с чеченцами. Да взорвем уже не виртуально, а так, чтобы реальные кости и мясо на ветвях повисли. Для этого тут как тут Приставкин со своей гнусной повестью. О, почему же гнусная? Ведь он так видел мир своими детскими глазенками, ведь это правда, он сам видел слезинку чеченского ребенка!

Да, это было бы правдой, если бы он писал для читателей Андре Жида, так что «написанное не будет иметь никаких последствий». Но он-то знал, что последствия будут, для них он и работал. Ведь надо было взрастить Дудаева, чтобы сделал он грязную работу по убийству советского строя на Кавказе. Когда уже бомбили Чечню, Приставкин хвастался в западной прессе: «Мой фильм «Ночевала тучка золотая» Дудаев смотрел, сидя один в зале — и по щекам его текли слезы». Долг писателя, по мнению Приставкина, — плеснуть бензину в нужный момент, не дать огоньку погаснуть.