Статьи 1998-1999 г.

Вернемся к советскому проекту. Что же привлекло к советской власти половину генералитета и офицерства вопреки эгоистических чувствам классовой борьбы? Именно ощущение, что здесь — спасение России как державы и как цивилизации. То, что речь идет в большинстве случаев именно об ощущении, которое даже противоречило видимости (лозунгам, декларациям и многим делам большевиков), только углубляет проблему. Ощущаемая сущность советского проекта касалась действительно вопросов бытия, а не политической и идеологической конъюнктуры — вот что важно, вот чего не видят многие наши патриоты, уткнувшись в цитаты Троцкого или Каменева. Генерал Бонч-Бруевич писал: «Скорее инстинктом, чем разумом, я тянулся к большевикам, видя в них единственную силу, способную спасти Россию от развала и полного уничтожения».

В.В.Кожинов приводит оценки двух идеологически совершенно чуждых большевикам человек, находившихся в «оке урагана» революционных событий. Великий князь Александр Михайлович видел безвыходность положения белых, ставших пособниками Запада: «на страже русских национальных интересов стоит не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи». «Черносотенец» Б.В.Никольский признавал, что большевики строили новую Российскую государственность, выступая «как орудие исторической неизбежности», причем «с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никому из прежних деятелей».

Наконец, очень важные наблюдения о том, почему крестьяне качнулись к большевикам, приводит в своих дневниках М.И.Пришвин. Крестьяне России (особенно в шинелях) потому и поддержали большевиков, что в них единственных была искра власти «не от мира сего» — власти государственной, «без родственников». И этот инстинкт государственности проснулся в большевиках удивительно быстро, контраст с демократами хоть февральскими, хоть нынешними просто разительный. Многозначительно явление, о котором официальная советская идеология умалчивала, а зря — «красный бандитизм». В конце гражданской войны советская власть вела борьбу, иногда в судебном порядке, а иногда и с использованием вооруженной силы, с красными, которые самочинно затягивали конфликт. В некоторых местностях эта опасность для советской власти даже считалась главной. Под суд шли, бывало, целые парторганизации — они для власти уже «не были родственниками»21.

Можно утверждать, что в столкновении с «белыми» советский проект победил именно потому, что в нем идеал справедливости был неразрывно спаян с идеалом государственности, причем совершенно «национально ориентированной». Никакого заемного «белого» патриотизма советскому строю не требуется.

Почему же в программных заявлениях лидеров КПРФ появилась идея о необходимости подправить советский проект «белым» идеалом? Думаю, сказалось давление ошибочно оцененной конъюнктуры, решение «сдвинуться к патриотизму». А ошибка вызвана тем, что весь советский проект, осмысленный в категориях истмата, теряет свои бытийные категории, сводится к набору политических, экономических и социальных индикаторов второго и третьего уровня. При этом, конечно, за чистую монету принимаются лозунги и декларации.

Когда я читаю о становлении советского строя у Шолохова и Платонова, вспоминаю рассказы матери, деда, дядьев и их сверстников, а потом читаю о том же нынешних политиков, мне кажется, что речь идет о двух разных планетах. С одной стороны — бытие и его тектонические сдвиги и трагедии, глубокое религиозное чувство. Как сказал тогда даже сторонний наблюдатель Кейнс, «Россия ближе всех в мире и к небу, и к земле». И главное, pечь идет о твоpчестве действительно всего наpода, а не паpтии и ее номенклатуpы.22 А читаешь политиков — все о каких-то паpтийных pешениях, аппаратных интригах. Шекспир в пеpеработке Михаила Шатрова. Печально.

Сейчас, когда немного рассеялись официальные мифы, мы можем увидеть, что советский строй возник прежде всего как стихийное творчество, во многом вопреки планам и идеологии марксистов. Не думали они о национализации промышленности, наоборот, звали иностранцев брать концессии, вели пеpеговоpы о денационализации банков. Идея национализации пошла снизу, с заводов — так же, как крестьяне навязали большевикам свою мечту о национализации земли. Ведь большевики обсуждали вопрос о земле лишь на IV съезде РСДРП и отстаивали раздел земли в единоличную частную собственность крестьян (меньшевики были за «муниципализацию»). А в 1917 г. просто взяли программу эсеров, составленную по наказам крестьян.