Статьи

Некоторые полагают, что дело историка — проникнуть по ту сторону очевидного беспорядка и разнородности и уловить простой интуицией «дух» и «смысл» его периода. С некоторым колебанием и с огромным уважением к великим людям, думавшим иначе, я полагаю верным, что мы должны воздерживаться от подобных деяний. Я не могу убедить себя, что такой «дух» или «смысл» намного более реальны, чем картинки, которые мы видим в огне… «Каналы» на Марсе исчезают, когда мы достаем более сильные линзы. [И любой читатель «Шестнадцатого века» или «Отвергнутого образа» знает, что у Льюиса были сильные линзы!] («История английской литературы XVI в. за исключением драмы»)

Нет на земле беспристрастного судьи над различными эпохами, поскольку вне исторического процесса не стоит никто; и, конечно, никто не порабощен им так полно, как те, кто принимают существование нашей собственной эпохи и более ни одного периода, исключая заключительную и неизменную платформу, с которой мы можем видеть все другие эпохи объективно. («Размышление о псалмах»)

            Что же тогда остается делать историкам? Некоторые идеи можно получить из собственной практики Льюиса. Он представляет разум другой эпохи с ее собственной точки зрения, с такой симпатией и пониманием, что читатель осознает: он представляет не чуждый объект, а часть себя самого. Один типичный пример из «Отвергнутого образа»:

Каждый мальчик, выйдя из школы, не замечая того, ознакомлен с определенным уровнем знания… (включая) ковку лошадей, лесоводство, стрельбу из лука, соколиную охоту, сев хлеба, покрытие крыш соломой, пивоварение, выпечку хлеба, ткачество… и практическую астрономию. Данные конкретные данные перемешались с правом, риторикой, теологией и мифологией, воспитав взгляды, весьма отличающиеся от наших собственных. Высокие абстракции и утонченные выдумки вытеснили наиболее приземленные подробности. Им было бы трудно понять современного человека, который, хотя и «интересуется астрономией», не знает ни кто такие Плеяды, ни где их искать на небе. Они говорили с большей готовностью, чем мы, о крупных универсалиях, таких, как смерть, перемены, судьба, дружба или спасение; но также и о поросятах, хлебе, сапогах и лодках. Разум метался с большей легкостью туда и обратно между этими умственными небом и землей. Туча средних обобщений, висящих между ними, была тогда намного меньше. Они говорили о чем-то как ангелы, а о чем-то — как матросы и конюхи, но никогда не говорили как клерки или авторы газетных передовиц.

            Льюис советует не возвращаться к средневековой модели, но уважать ее: