Статьи

По-видимому, существуют какие-то индивидуальности большего масштаба, которые создают такие силы, что включение в них для отдельных людей и дает это особое ощущение "Малого Народа". Но те силы, о которых я говорю в "Русофобии",- это силы, лишённые созидательных возможностей, потому что они существуют за счёт изоляции от почвы, а созидательные возможности всё же исходят от почвы. Подобные силы опасны. Они чрезвычайно опасны особенно сейчас, в период перестройки, поскольку перестройка в каждом организме это критический момент. Старые механизмы, какими бы они ни были консервативными, отжившими свой век, всё равно ещё как-то функционировали. А они ломаются, в то время когда новых ещё не создано. В этот момент организм находится в неустойчивом состоянии и влияние организованных дестабилизирующих сил особенно опасно, может быть особенно эффективно.

Когда я писал "Русофобию", то указывал как на будущую возможность на то, что группы, ушедшие в основном в эмиграцию, могут в какой-то момент вернуться. Что в некоторой степени, может быть, сейчас и осуществляется. Особенно тревожат, конечно, имеющиеся у нас исторические аналогии, когда то же самое явление "Малого Народа", скажем, в 20-е годы, создавало ненависть к деревне, к православной церкви, ненависть, направленную против крестьянской цивилизации. Тогда это были и Троцкий, и Безыменский, и многие другие. Сейчас мы видим, что такое же раздражение вызывают деревенские писатели. Вот один из множества примеров. В журнале "Юность" (1988, № 6) напечатано стихотворение "Вандея". Там даются такие характеристики: "Литературная Вандея в речах о Родине радея..." "За экологию природы встаёт, витийствуя, она, но экология свободы ей непонятна и страшна". "Когда талант в такой трясине, обидно чуть ли не до слёз". Кто эти писатели, в которых автор со слезами признает талант, которые "витийствуют" об экологии, догадаться, конечно, нетрудно - это современные "деревенщики". О них же читаем далее: "провинции французской имя к родимым рылам приросло". "Она рычит в квасном угаре" и т. д. Что это, как не та же самая злоба, что в известных отзывах Троцкого и Бухарина о тогдашних "деревенщиках": Есенине и его круге? Та же злоба, что и в стихах Безыменского:

Расеюшка-Русь, повторяю я снова,

Чтоб слова такого не вымолвить ввек.

Расеюшка-Русь, распроклятое слово

Трёхполья, болот и мертвеющих рек...

Тревожной является сама горячая симпатия к деятелям 20-30-х годов типа Троцкого и Бухарина, сейчас часто проявляющаяся. Коллективизация, как известно, происходила в два приема: сначала мобилизовались духовные силы, формировались люди, которые могли эту коллективизацию проводить, а потом уже перешли к реальному делу.

Не являются ли эти тенденции, воскрешаемые в современной литературе, тоже подготовкой чего-то аналогичного, может быть, каких-то новых форм "раскрестьянивания"? В 20-е годы одной из основ тогдашней идеологии был взгляд на Россию как на нечто второстепенное, не имеющее самостоятельной ценности, а важное лишь как элемент некоторой общемировой программы, как поле для проведения экспериментов. И вот сейчас, оказывается, провозглашаются те же принципы. Когда только появился "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, одним из первых с критической статьёй выступил Рой Медведев. И он привел там такой аргумент: марксизм, как и всякая наука, имеет право на эксперимент. Это не вскользь брошенная фраза, а заголовок целого раздела. И он с тех пор никогда не брал этих слов назад. То есть то, что нормальный человек считает омерзительным в применении к кролику или собаке, провозглашается приемлемым по отношению к целой стране, многомиллионному народу!

Такое право на социальные эксперименты, по сути, признаётся в статье Г. Померанца в журнале "Век XX и мир". Он говорит, что экспериментаторы-энтузиасты 20-х годов действовали всего-навсего "от нетерпения сердца", что это были романтики, что, по крайней мере, мы должны поставить им в заслугу, что они действовали не ради спецснабжения.

Это принципиальный вопрос, требующий внимательного рассмотрения: что представляет собой большую опасность? Люди, которые готовы производить массовые расстрелы ради корысти, или же те, для кого само участие в убийствах является достаточной наградой?

Появление таких людей было связано с наступающей катастрофой, а теперь их реабилитация (не юридическая, а именно моральная) является очень тревожным признаком. Я думаю, что в полпотовской революции, когда за три года было уничтожено три четверти мужского населения страны, руководители были именно романтиками, они совершали невиданный в истории геноцид "от нетерпения сердца". И я не знаю, стремился ли сам Пол Пот к спецснабжению? Вдруг окажется, что он жил аскетом. Неужели тогда он будет вызывать симпатии?