Статьи и проповеди. Часть 1 (03.09.2007 – 27.11.2008)

Достойна внимания молитва перед самим причащением, перед уже вынесенной Чашей. В пределах Кесарии Палестинской Петр однажды по дару небесного Отца исповедал Христа словами: Ты — Христос, Сын Бога Живого. Это Петрово исповедание мы повторяем перед Чашей после слов «Верую, Господи, и исповедую.» Павел однажды сказал, что из всех грешников он первый. И мы вслед за Павлом говорим, что Христос пришел в мир грешников спасти, «от них же первый есмь аз». Мы идем к причастию, помня об Иуде, и не хотим быть на него похожими, не хотим лицемерно приближаться к Сыну Божию («не лобзания Ти дам, яко Иуда»). Мы вспоминаем благоразумного Разбойника, вошедшего первым в Рай, и, желая быть наследниками его веры, вторим вслед за ним: «помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». Таким образом, в своих главных моментах евангельская история сжимается в точку; и Петр, и Павел, и Разбойник в это время становятся нашими учителями, и стоящий перед Чашей причастник погружается с головой в Божественное присутствие.

Дорогу осилит идущий. Господь не скроется и не утаится. Он проявит Свою царскую силу и целебную мудрость, врачуя сердце и управляя жизнью того, кто стремится к причащению Его Тайн. И это будет опытным знанием смиренного любителя Евхаристии. Такое знание нельзя будет отнять, и оно само в дальнейшем будет учить и вести человека.

Причащавшийся редко пусть озаботится более частым причащением. Не причащавшийся ни разу пусть думает об этом уже сейчас.

Записки путешественника (2 октября 2007г.)

«Видал я ихнюю Италию на карте — сапог сапогом».

(х/ф «Формула любви»)

Что я знал об Италии перед тем как туда попал? В общем, немного. Самое запоминающееся — цитата из Ерофеева: дескать, там только рисуют и поют. Стоит, например, кто-нибудь и поет, а рядом сидит другой — и его рисует. А подле стоит третий и поет про того, кто рисует. И хотя реальных рисующих и поющих итальянцев пришлось видеть немного, общий тон ерофеевского стеба совпадает с образом Италии.

После пересечения итальянской границы и длительных восторгов по поводу красоты горных вершин я вспомнил фильм Тарковского «Ностальгия». Щемящая тоска по убогим березкам началась на подъездах к Венеции и не оставляла до самого последнего часа, когда паром с нами на борту отчалил от пристани города Бари. Еще вспоминался чеховский «Архиерей». Тот, находясь на чужбине, жутко скучал по родине, а потом, умирая, очень хотел оказаться опять в Италии, в лучах ее ослепительного солнца и под бескрайним и голубым ее небом. Может, и мне захочется умирать в Италии, но жить я там точно не хочу.

Минувшие поколения флорентинцев, венецианцев, римлян были людьми работящими и набожными. Они рисовали картины, строили огромные храмы, умели воевать, торговать и отравлять конкурентов. Сегодняшнее милое поколение тех же флорентинцев, венецианцев и римлян получило в наследство одну заботу — застилать постели, вовремя подавать такси и смешивать коктейли для многомиллионной армии туристов, то есть обслуживать толпы зевак, приезжающих сфотографироваться возле Давида или на фоне СанМарко. От этой торжествующей пошлости на душе остается густой осадок смешанных чувств, а во рту — вкус железа, будто ты не выспался. То ли дело Греция — грязная, шумная, пыльная, но такая родная — то ли потому что православная, то ли потому что бесшабашная. Впрочем, о Греции в другой раз, вернемся на родину Микеланджело.

Потрясает количество святынь, совершенно никому не интересных. Неинтересных именно как святыни, а не как места, где можно «сфоткаться». В монастыре Трех фонтанов, там, где через отсечение главы был убит апостол Павел, везде написано: keep silence, т.е. храните молчание. Монахи, живущие там, принадлежат к ордену траппистов и должны всю жизнь хранить обет молчания. То ли итальянцы не знают английского, то ли на то есть другие причины, но в монастыре галдят и курят, плачут дети и орут мамаши так же громко, как на любой другой улице Вечного города. Ты пытаешься молиться, но чувствуешь, что не получается. И лучше было бы остаться здесь, может, даже переночевать. Лучше было бы прочесть чтонибудь из посланий апостола Павла, потому что он наверняка ближе к нам там, где окончил жизнь, нежели в любом другом месте. Но труба зовет, и ты мчишься дальше, унося в памяти иллюзию того, что ты там был и горькую досаду от того, что ты ничего не понял.

И так — везде: у мощей царицы Елены в старом греческом храме, у стен Колизея, пропитанного кровью мучеников, в старой базилике, абсолютно пустой и ненамоленной, но хранящей главу великомученика Георгия. Возникает вопрос: не ближе ли ты к Георгию, Елене, мученикам, когда сидишь в своем Урюпинске и совершаешь службы по Минее?