Так мешает ли наука верить? Можно ли кухонным ножом убить? Можно ли микроскопом колоть орехи? Все это возможно при жизненном векторе, направленном не туда. Разум, как счетная машинка, будет послушно проводить вычисления как в безгрешных, так и в воровских схемах. Важно, чтобы разум был управляем сердцем, у которого (по Паскалю) своя собственная логика. И важно, чтобы это сердце молилось. Тогда бояться будет нечего. Вернее, есть чего, всегда есть. Но основания для страха будут (выразимся математически) стремиться к нулю.
О беде без страха (8 сентября 2010г.)
Христианство давно перестало быть «общим делом». В своем подлинном измерении (назовем его условно «святоотеческим» или «аскетическим»), то есть в таком виде, где главным является реальное соединение с Христом, победа над страстями и обожение, оно давно уже является делом частным. Так было и в древности. Так, собственно, возникло монашество.
Ты хочешь большего? Тебе не хватает посещения обедни по воскресеньям и колокольного звона на всю округу? Тебе мало синей лампадки в углу и всеобщих выходных на Пасху? Иди в монахи. Порви связи с миром. Насладись и истощись малым сном и скудной пищей. Сделай для себя Часослов и Октоих водой, а сам стань рыбой и плавай в этой воде до тех пор, пока Небесная сеть не выловит тебя для иной и подлинной жизни.
С этого и началось монашество. Этим оно и жило долгие столетия. Живет и сейчас. Но живет все меньше. Мир расслаблен комфортом или, по крайней мере, мечтой о комфорте. Мир не рекрутирует монахов, не выталкивает их на подвиг. Да и сами монастыри пустили в свои стены троянских коней с «удобствами», а такой монастырь и врагу не страшен, и подвижнику в тягость.
Христианская жизнь требует мужества, всецелой веры и опытного руководства. Если ничего этого нет, а претензии на обладание истиной остались, то спасение будут искать в культуре. Можно сказать «в традиции». Это слово в последние времена полюбили страстно и твердят со всех кафедр и на всех перекрестках. Это — грустная тема. Грустная, потому что, когда нет любви, начинают говорить о справедливости, а когда нет огня веры, чтобы зажечь слушателя, говорят о традиции.
Традиция, конечно, хороша, и она есть везде: в выпекании хлеба и в завязывании галстука. Почему не быть ей и в христианстве? Но важно уточнить, о какой традиции идет речь. Если о литургической и молитвенной, то это одно, а если о разных других, имже несть числа, то это другое.
Мне лично уже очень давно понятно то, что человек не живет, а выживает. Причем на всех континентах и во все эпохи. Он может готовиться к подлинной жизни, или не готовиться к ней, но сейчас он еще не живет. То, чем мы занимаемся сейчас, есть либо прожигание бесценного времени, либо симуляция истинной жизни, то есть выдача желаемого за действительное, либо подготовка к этой самой подлинной и грядущей реальности. Четвертого варианта я не вижу.
И получилось так, что раньше приготовление к Вечной жизни, стяжание благодати охватывало целые сообщества, иногда — народы, а теперь стало занятием единиц. Шкала либеральных ценностей не знает ничего абсолютного. Вечной любви, единой истины и нескончаемой жизни для либерального сознания нет. Отсюда проистекает терпимость к взглядам, толерантность. А это не так уж мало, если в результате такой толерантности люди не убивают друг друга. Немец ведь столетиями ненавидел англичанина и при случае убивал его потому, что немец верил, что истина у него, а у англичанина — ложь. Англичанин точно так же думал о немцах и французах. В результате Европа обильно полита кровью и чрезмерно засыпана костями. Но зато теперь немцу незачем злиться на француза или англичанина. Каждый из этих почтенных граждан европейского дома знает, что истины нет ни у кого из них. Более того, им «известно», что истины нет вообще. Так за что же убивать друг друга, скажите на милость? Именно в такой умственной атмосфере мы живем. Я говорю «мы», хотя говорю о Европе. Что делать? «Нам внятно все: и острый галльский смысл \ и сумрачный германский гений» Все происходящее в Европе понятно нам, хотя у нас самих происходит с заметным отставанием в сроках. В этом отставании есть и боль, и благословение.
Так что же происходит в Европе? Усталость от метафизики, отказ от «единого на потребу», желание «просто жить», то есть не ругаться более о том, чего нельзя съесть. В такой ситуации христиане превращаются в пока не маркированных изгоев. Им еще не пришивают нашивки на лацканы пиджаков, эти, дескать, в земной рай не верят. Но долго ли нашить значок на пиджак при современных технологиях?