Статьи и проповеди. Часть 2 (04.12.2008 – 28.10.2010)

Гражданин второсортной эпохи, гордо

Признаю я товаром второго сорта

Свои лучшие мысли, и дням грядущим

Я дарю их как опыт борьбы с удушьем.

Кто не задыхался, пусть проходит мимо, насвистывая шлягер. Но я задыхался, временами задыхаюсь и поныне, и эти стихи воспринимаю как адресованные мне лично.

Были и другие строки, которые невозможно до сих пор читать без поднимающегося от сердца к горлу комка.

Так долго вместе прожили, что снег,

Коль выпадал, так думалось, навеки,

Что, дабы не зажмуривать ей век,

Я прикрывал ладонью их, и веки,

Не думая, что их хотят спасти,

Метались там, как бабочки в горсти.

Не раскрывая книг, только скребя по сусекам памяти, можно было бы наскрести достаточно стихов для поэтического вечера. Но статья о поэзии хороша тогда, когда количество цитат в ней минимально. Что толку переписывать стихи, увеличивая объём своего труда за счёт чужого богатства? Жаль, что я понял это не так давно.

Что я вообще понял? Понял, что любить — не значит со всем соглашаться. Я не согласен с Бродским в том, что Цветаева лучше Ахматовой, не до конца согласен с теорией Одена о жизни языка через поэтов. Он готов был матом огрызнуться на слова о необходимости страдания для гения. А я матом на эти слова огрызаться не буду. Я с ними согласен.

Мы были однажды в Риме, были там глупо, мимолётно и почти случайно. Была осень, более тёплая, чем наш июль. Во дворе русского прихода на улице Палестро после службы нас угощали обедом. Конечно, это были макароны и много сухого вина. Двор был затянут виноградом. Сквозь листья пробивалось солнце и, ложась на людей сотнями пятен, делало всех похожими на одетых в камуфляж. Или нет. Мы были похожи на выдуманных античных людей с картин Генриха Семирадского. Приход чествовал пожилого и благообразного писателя, давно покинувшего Родину и не переставшего по ней страдать. Там была сказана фраза о том, что гений то ли рождается, то ли закаляется от неразделённой любви. На этих словах Иосиф Александрович бы выругался.

Но — зря. Ведь он не закалил бы свой высокий голос гения-одиночки, если бы М.Б. была под боком, если бы сына он водил за руку в школу, а не писал ему стихи «Одиссей Телемаку». И если бы Родина не пнула пониже поясницы, или хотя бы пустила на похороны родителей. Мир бил его за нежелание петь хором. А он упёрто продолжал своё соло, и последние его песни воистину стали похожи на «Осеннюю песнь ястреба», замерзающего и падающего наземь в штате Коннектикут.

Пройдя земную жизнь до половины, тосканец Алигьери спустился в ад в сопровождении Вергилия. Тень некрещёного учителя была для Данте проводником в загробном мире. Пожалуй, именно этот образ, один из материнских образов европейской культуры, вдохновил Бродского назвать свое эссе, посвящённое Одену, «Поклониться тени».

В мире идей иногда можно пользоваться чужим, не боясь прослыть вором. Я пишу эти строки в память о любимом мною поэте и хочу озаглавить их так же: «Поклониться тени».

Кто знает, быть может, я не раз ещё попробую писать о Бродском. Вспомнятся другие стихи, придут на ум другие заглавия для новых статей. На данный момент то, что я чувствую, лучше всего поддаётся выражению именно благодаря этому плагиаторскому названию.

Я кланяюсь вашей тени, Иосиф Александрович.

О миссионерстве (24 мая 2010г.)

Пригласили священника в школу с детьми побеседовать. И пока по коридору в аудиторию шли, завуч священника просит: «Вы им скажите, чтоб они себя вели хорошо, не курили на переменах, на уроках sms-ками не обменивались, в туалетах на кафеле гадости не рисовали фломастером».

Пригласили священника в армию. И пока через плац с дежурным офицером в актовый зал шли, офицер священника просит: «Вы им скажите, чтоб они приказы командиров исполняли безропотно, чтоб с оружием вели себя осторожно, чтоб в село за самогонкой в самоволку не бегали, чтоб деды младших сильно не обижали».

Привели родители ребенка первый раз на исповедь. Говорят ему: «Ты ж обязательно батюшке скажи, что ты нас с папой не слушаешься». А батюшке говорят: «Уж вы его пожурите, чтоб он не был таким строптивым, чтоб ел то, что дают, не спорил с нами, слушался».

Куда бы священник ни пришёл и кого бы к нему ни привели, всем, в первую очередь, желательно, чтобы в мире умножилось послушание. Чтобы умножилась молитва и родилось богопознание — так этого нет. Главное — послушание подавай. Архимеду нужен был рычаг и точка опоры, чтобы перевернуть мир. Начальники и командиры всех сортов, кажется, видят в священниках рычаг для переворачивания мозгов подчиненных в сторону послушания. Это неправильно.