Статьи и проповеди. Часть 3 (02.11.2010 – 16.05.2011)

Должно или не должно, это не нам решать. Если у исторического явления есть глубокие причины и если причины эти не то что не устранены, но даже не осознаны, то явление просто обречено на повторение. Вернее, люди обречены на повторное переживание однажды разразившейся беды. Вывод простой: хочется или не хочется, нравится или не нравится, но всматриваться в собственные трагедии и анализировать их придется.

Если в XVIII столетии святой человек предвидел потоки крови, имевшие пролиться в столетии XX-м, то дело ведь не только в прозорливости святого человека. Дело также и в тех исторических ошибках, которые, наслаиваясь и накапливаясь, готовы со временем слепиться в ком и, сорвавшись с горы, расплющить все, что на пути попадется. Мы не видим цельной картины мира. Наш взгляд выхватывает дробные его части, и сердце питается не ощущением целого, а осколками бытия. Поэтому в повседневности мы не способны ни на прозорливость, ни на глубокое предчувствие. Те же люди, которые вникали в глубинную суть процессов, почти в один голос предупреждали о грозовых тучах, собирающихся над Отечеством. Итак, урок номер один. История — не фатальный, заранее предсказанный процесс. Это живая ткань, образованная сцеплением свободно действующих воль. На историю можно и нужно влиять. А там, где она «вдруг» являет свой звериный облик и начинает пожирать ничего плохого не ждавших обывателей, — там обыватели виновны. Не потрудились, значит, распознать признаки времени, не потрудились и усилия приложить в нужном направлении.

Из всех виновных в революции, а как следствие — братоубийственной войне, репрессиях, гонении на Церковь, пока что названо только одно действующее лицо — интеллигенция. Она сама облегчила поиск виновных, поскольку слова осуждения прозвучали именно из уст ее лучших, прозревших посреди несчастий представителей. Интеллигенции ставится в вину ее безбытность, оторванность от народной жизни, филантропическая мечтательность. «Русскими быть перестали, западными людьми так и не сделались. Жар сердца истратили на влюбленность в чужую социальную мечту». Подобные «филиппики» в адрес профессуры, писателей и ученых можно продолжать и продолжать. Слова эти справедливы.

Революция стала плодом мысленного заблуждения, плодом уверования в ложь. А в любом народе функция переработки идей, различения добра и зла в области ума принадлежит не всем вообще, но представителям интеллигенции в первую очередь. Но справедливым будет заметить, что не на одной интеллигенции лежит тяжесть исторической ответственности.

Церковь Русская, то есть люди, ее составлявшие и наполнявшие, так ли уж свободны от ответственности? Неужели мы вправду думаем, что дело все в масонском заговоре, кознях германской контрразведки, пломбированном вагоне и прочем? Я лично так не думаю. Сама церковная жизнь наша в общих чертах несколько долгих столетий повторяла ошибки, свойственные интеллигенции. Вот слова человека, которого нельзя обвинить в нелюбви к Родине и в незнании ее истории: «Богословская наука была принесена в Россию с Запада. Слишком долго она оставалась в России чужестранкой. Она оставалась каким-то инославным включением в церковно-органическую ткань. Превращалась в предмет преподавания, переставала быть разысканием истины или исповеданием веры. Богословская мысль отвыкла прислушиваться к биению церковного сердца. И у многих верующих создавалась опасная привычка обходиться без всякого богословия вообще, заменяя его кто чем: Книгою правил, или Типиконом, или преданием старины, бытовым обрядом или лирикой души. Душа вовлекается в игру мнимостей и настроений» (Флоровский Г. Пути русского богословия). Если уж церковное сознание отвлечено от трезвого пути отцов в сторону «мнимостей и игры настроений», то кто способен будет противостать мысленным соблазнам и разукрашенной лжи?!

Церковь боролась за истину и противостояла лжи, видела надвигающуюся беду и предупреждала верных чад. Но делалось это не в стройном порядке и не единым фронтом. Борцы были похожи, скорее, на одиноких защитников Брестской крепости, воевавших до конца, и умирали за истину. Иногда их встревоженный голос и их подчеркнутое одиночество были до неразличимости подобны близкому к отчаянию одиночеству ветхозаветных пророков. Те кричали во весь голос и приходили в ужас от того, что их не понимали. Было подобное и в нашей истории.

Ну, а потом пришла беда. Пришла вначале так, что всем казалось: стоит завтра проснуться, и все будет по-старому. Но просыпались — а лучше не становилось. Становилось хуже, и уже боялись ложиться спать, а, уснувши, не хотели просыпаться.