Статьи и проповеди. Часть 4 (20.05.2011 – 05.01.2012)

Все остальное будет лишь усиливать первое впечатление — и укреплять его.

Я уже давно не бреюсь. А если бы брился, то разговаривал бы по утрам у зеркала со своим отражением.

— Ну, что ты понял?

— Я еще ничего не понял.

Пенка выдавлена на помазок, и рука привычно намыливает лицо.

— Чаек слышал?

— Чаек? Да. Они велики, как курицы, а их крики — это музыка побережья.

— А муэдзинов?

— Слышал. Они плачут и стонут по всем углам каждые три часа, словно извиняются за то, что хозяйничают в этом городе. Это город Богородицы и Златоуста. Знаешь, представляю, как страшен был тот день, когда все колокола замолкли, а со всех концов города раздались стоны на арабском языке. Мне больно думать об этом.

Станок убирает пену, как будто счищает снег, и там, где прошел, оставляет кожу гладкой и свежей.

— Муэдзины, увы, ни перед кем не извиняются.

— Я знаю. Но не чайки и не молитвенные зазывалы меня поразили, а другие звуки.

— Какие?

— Стон камней.

— Стон камней?

— Стон камней, из которых сложены церкви. Стон древнейших церквей, в которых столетиями не служится Литургия. За сотни лет до Крещения Руси они уже стояли, и в них читалось Евангелие. Теперь они плачут, как женщины, у которых забрали детей. А те камни, которые молчат, просто устали стонать и умолкли от отчаяния.

Узнать город — это значит в нем заблудиться. Заблудиться и найти дорогу к отелю самостоятельно, натрудив ноги и насытив зрение. Никаких гидов! Никаких протоптанных маршрутов! Только личные открытия имеют цену, как тот храм, который мы нашли поздно вечером, бродя по «городу контрастов». Это был некогда храм, а ныне — действующая мечеть, «Кучук София».

«Кучук» значит «маленькая». Почти так же это слово звучит и по-персидски. Кстати аэропорт — «хаволимани» — состоит из персидского слова «воздух» — «хаво», и греческого «порт» — «лимани». А как иначе, если город расположен одновременно и в Европе, и в Азии?

Табличка на Кучук Софии гласит, что это бывший храм мучеников Сергия и Вакха (на латинице звучит дико — «Сергиус и Бахус»), что он в точности повторяет пропорции Великой Церкви. Храм шестого века. Теперь над ним с минарета стонет муэдзин или, что еще хуже, поет магнитофонная запись.

Златоуст сказал, что худшее из гонений — это отсутствие гонений. Оно расслабляет, оно входит во чрево, как запрещенное лакомство. Знал ли ты, златословесный, что паства твоя и город кафедры твоей будут гонимы и унижены, как никто более?

Перед смертью ты говорил «слава Богу за все», и это слова вечной правды. Мы повторяем их часто. Повторяем и здесь, в твоем городе. Впитывая кожей его многовековое унижение.

Может быть, христиане не умеют жить, — думаю я, — и чтобы не перестать быть христианами, им нужно не жить, а выживать?

Не вменяется ли нам в обязанность терпеть гонения и быть в притеснении, чтобы оставаться самими собой?

Номер уютен, но тесен, как все в Стамбуле. Дома узки и высоки. Квартиры, судя по окнам, тесны, как кельи. Таков же и наш номер. Комфортен, но узок, как мягкий вагон скорого поезда. Телевизор показывает волны арабских революций, разноголосую трескотню западных каналов, все о кризисе да о кризисе. Ноги гудят и глаза слипаются. Незаметно проваливаемся в сон. Последнее, что я слышу, это надрывный плач женщины за окном и ее же пьяный лепет на русском языке. Мужской голос на ломаном русском что-то ей втолковывает и куда-то зовет. Наш общий позор продолжается.

Мы просыпаемся рано. Звуки с минаретов не виноваты и шум на улице — тоже. Просто мы выспались, и хочется выйти пораньше в город.

В груди — осадок вчерашних впечатлений. Что еще покажет нам сегодня город Константина?

Для греков его падение должно было стать синонимом Страшного Суда и кончины мира. Так оно, видимо, и было.

Так, очевидно, Господь, сокрушая земное торжество Церкви и Царства Своих помазанников, готовит всех нас к мыслям о неизбежной кончине мира. Ведь она будет, кончина мира, будет. «Земля и все дела на ней сгорят». «Камня на камне не останется» на тех местах, где прежде была слава и честь. Значит, за все — слава Богу. Значит история, это — школа воспитания народов, великая школа смирения.

Подобным образом был разрушен и сметен варварами Первый Рим, и Августин блаженный на его обломках писал книгу о Граде Божием и граде земном.

Так полумесяц водворился на место срезанных Крестов, и гордые ромеи превратились в хитрых бродяг и попрошаек.

Так большевик, сей внутренний враг, сломал под корень древо Русского Царства и зажег в небесах перевернутую звезду.

Турецкий флаг красен, как кровь, и на нем ужились вместе и звезда, и полумесяц. Помесь коммунизма и ислама. Не хватает только символа готов и вандалов, похоронивших Первый Рим. Но у них и не было никакого символа…

Византийцы должны были сильно нагрешить. Позору по необходимости предшествует гордость, а большому позору — большая гордость. Там, где греки сохраняют церковное первенство, на них сильно нарекают. Хитры, дескать, горды, желают властвовать, сверху вниз смотрят на представителей других народов. Охотно верю, и кое-что лично знаю.