Статьи и проповеди. Часть 4 (20.05.2011 – 05.01.2012)

В очередной раз, когда мы приступим к кому-либо со словами: «Не юлите. Говорите прямо. Вы за или против», — давайте вспомним этот кусочек Евангелия. В нем содержится ответ, вернее, в нем содержится творческий подход к поиску ответа. Этот творческий подход звучит просто: «Спроси у совести. Прислушайся к ней».

Заметим также, что помилование женщины было связано с тем, что осуждавшие ее не были безгрешны. Именно общность греховного опыта, обретаемая на глубине сердца, заставляет нас удерживать гнев, закрывать уста, смиряться. Мы разные снаружи, но находимся в одной и той же беде внутри. И если Симеон Новый Богослов или другой, подобный ему, святой муж в молитвах называет себя виновным во всех противоестественных страстях, то это не от греховных фактов жизни. Это от той глубины, на которую сошел его молящийся ум. Там, на глубине, он увидел себя соединенным со всей человеческой природой и грехи всего человечества ощутил, как свои.

Итак, мы, коль скоро заговорит в нас разбуженная Богом совесть, отказываемся считать себя более праведными, чем кого-либо. Поэтому мы и способны прощать. Но слова Христа: «И Я не осуждаю тебя», — рождены иным опытом.

Христос прощает нас не потому, что Сам грешен. В Нем нет греха, и Ему не надо вынимать из глаза бревно, чтобы затем помочь ближнему расстаться с сучком. Христос прощает и милует единственно из любви, что нам, признаться, совсем непонятно.

Любовь во Христе не ищет ответной благодарности. До сих пор, уже после Креста и Воскресения,

Он терпит выпады против Себя, насмешки над Собою, хулу на Себя.

Его любовь не находится в зависимости от чувства крови, от родственной привязанности или еще чего-то земного. Его любовь не страстна, не взвинченна, не экзальтированна. Умея любить и будучи Любовью, внешне Он царственно спокоен.

Наша же любовь, эгоистичная, истеричная, ждущая взаимности, чувствительная к обидам, истощающаяся со временем, даже и любовью не достойна назваться на фоне любви Христовой.

Он прощает нас потому, что любит, а не потому, что Сам виноват.

Теперь, когда мы, размышляя о Благословенном Спасителе, на краткое время дали уму возможность взлететь и, распластавши крылья, парить в высоте, нужно снова спуститься на землю. Нужно спуститься в гущу повседневных событий, посреди которых глаз реагирует на свет, кожа — на перемену температуры, ухо — на звук, а совесть — на любое событие, связанное с нравственностью. Иногда этот голос тих, как шепот, а иногда кажется назойливым, как жужжащее насекомое. Но самое страшное состояние — это когда он замолкает. Это — состояние внутренней смерти, и апостол Павел называет таких изнутри мертвых людей «лжесловесниками, сожженными в совести» (1 Тим. 4: 2).

В идеале же голос этот есть голос Самого Христа, Который, «когда выведет Своих овец, идет перед ними; а овцы за Ним идут, потому что знают голос Его» (Ин. 10: 4).

Ревизор и журналисты (18 июля 2011г.)

Если отвлечься от сатиры, от всего, что первым бросается в глаза при прочтении «Ревизора», если взмыть над сценой и посмотреть на пьесу глубже, то она, конечно, пророческая. Уже современники заметили, угадали, что Хлестаков это — антихрист. Это мелкий бес, вернее — орудие мелкого беса, кратковременно призванный «на царство» и обласканный, исключительно благодаря тотальной лжи, пропитавшей маленький и неизвестный городок. Не состояла бы верхушка из вора, сидящего на воре и вором погоняющая, не сознавай каждый из этих воров, что он виновен и, не ровен час, возьмут его за воротник, сидеть бы Хлестакову под караулом, а не собирать мзду с чиновников и не целовать в плечико жену городничего.

Уже одно это в пьесе представляет ее эсхатологическую ценность и открывает перед глазами зрителя одно из колесиков в механизме «тайны беззакония». Если весь мир — не более, чем город, пусть и сильно разросшийся, и если нравственный облик попечителей богоугодных заведений и почтмейстеров — соответствующий, то любой хлыщ может быть всемирно коронован на небольшой срок, незадолго до наступления Настоящей Ревизии.

Но Хлестаков, сей любитель карт и искусный прожигатель отцовских денег не только невольный самозванец, вынесенный на гребень чужими грехами. Он — Хам.

Большинству людей, попавших на его место было бы так естественно испугаться разоблачения, поменьше болтать и побыстрее свернуть комедию, уехать. Было бы так естественно поблагодарить судьбу за милость (о благодарности Богу речи быть не может по многим причинам) и пожалеть своих смешных и глупых, погрязших в беззакониях невольных благодетелей. Ан, нет. Ему никого не жалко, но все время смешно, если он не голоден. Позор городской элиты он не прочь превратить в сюжет для публичного осмеяния. Этим целям служит слово печатное.

«Напишу-ка я обо всем в Петербург к Тряпичкину: он пописывает статейки — пусть-ка он их общелкает хорошенько»