Статьи и проповеди. Часть 5 (06.01.2012 – 11.06.2012)

То издание, по которому я читал «Войну и мир», на изрядную долю состояло из французского текста. Все разговоры в салоне мадам Шерер, переписка главных героев, реплики в диалогах в том памятном мне издании были даны так, как они произносились — на языке энциклопедистов и тогдашних салонных остряков. Что поделаешь, французская культура в описываемые Толстым времена реально владела умами представителей русского дворянства. Потом будет подобное увлечение немецким идеализмом и английской политэкономией. А пока даже о таких исконно русских душах, как пушкинская Татьяна, можно было сказать лишь так:

Она по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала

И изъяснялася с трудом

На языке своём родном.

Итак, писала по-французски…

Причём не только любовная лирика пользовалась языком уже пропетой «Марсельезы». Император Александр, переживший мистическое озарение в дни наполеоновского нашествия и ощутивший на себе руку Провидения, читал Евангелие тоже на этом языке. Стоит ли удивляться, что после окончательного прихода к власти большевиков именно в Париже, а не в Мадриде и не в Стокгольме, оказалась самая значительная община русской эмиграции. Подобное тянется к подобному, и в силу тех же законов поздние волны эмигрантов оказывались в США именно потому, что слушали рок-н-ролл и читали Хемингуэя, то есть находились под обаянием англоязычной культуры.

Русских эмигрантов было много не только во Франции. Они были во многих странах Латинской Америки, в Германии, Англии, странах Северной Европы. Но любопытная деталь — нигде, кроме Парижа, не возникла серьёзная русская богословская школа. И это притом, что за французской культурой утвердилось прочное реноме культуры лёгкой, поверхностной, ни к чему в духовном отношении не обязывающей. Это мысленное клише до крайности несправедливо. Французская культура в лучших своих плодах питается христианскими корнями, и корни эти временами очень глубоки. Но целые поколения хлестаковых учили французский для писания любовных записок, а не для чтения, скажем, Расина, а высшим проявлением французской культуры считали явления, подобные кабаре «Мулен Руж». Эти люди мечтали о Париже в своих поместьях, а оказавшись в Париже, позорили имя русского человека, как современные мажоры в Куршевеле. Но в XX веке, оказавшись в Париже не на отдыхе, а в изгнании, русские люди сумели самоорганизоваться и создали богословскую школу, чьё влияние выходит далеко за пределы означенного места и времени.

Вообще эмигрантам куда более свойственно пить, «воздыхать» и «воспоминать», нежели активно влиять на жизнь. Те люди, чьи имена мы вспомним, менее всего были похожи на разбросанные бурей обломки старого мира. Эти люди думали, боролись, зажигали своим примером других, творили будущее.

Имена…

По отдельности они вырезаны на надгробьях и оттиснуты на обложках книг. Собранные же вместе, они представляют из себя солидный синодик. Эти люди думали и писали, страдали и молились. Написанное ими требует внимательного прочтения. Общий для всех вопрос — что же произошло с нами и всей страной? — мучил их всех. Следующий вопрос рождался первым: зачем всё это произошло? Чего от нас хочет Бог, раз Он управляет историей? Подобно израильтянам, уведённым в плен, им предстояло не отчаяться в отеческой религии, а ещё более укрепиться в ней и проповедовать в новых условиях и неожиданным слушателям именно её.

Такие люди, как Георгий Федотов, Константин Мочульский, Иван Концевич, всматривались в отечественную историю и культуру, ища в ней ответы на вопросы современности, складывая мозаичный лик русской православной религиозности.

Другие продолжали оригинальное бытие религиозно-философской русской мысли, ярко зажёгшееся в России незадолго до катастрофы. Это, например, Семён Франк и Лев Шестов. С ними можно не соглашаться, но их стоит прочесть.

Серьёзнейшее изучение отцов Церкви начал протоиерей Георгий Флоровский. Его «Пути русского богословия» — это интегральный учебник русской духовной истории, обязательный к прочтению для любого священника, любого образованного человека. Флоровский особенно важен для тех, кто любит хвалиться отцами и ссылаться на отцов, самих отцов толком не читая, да и не желая читать. Подобно великому Хомякову, Флоровский один из немногих людей, всегда живших Церковью и никогда не порывавших с ней. Большинству же образованных людей более соответствовал путь отхода от Церкви — и затем мучительного возвращения к ней. Протопресвитер Николай Афанасьев начинает то, что потом продолжит отец Александр Шмеман и что лучше всего передаётся выражением «литургическое возрождение». Это, по сути, не что иное, как обращение всего внимания, всей любви и всего ума к Святому Святых Церкви, к её сердцу — Евхаристии. Это выяснение связи Церкви как Тела Христова — с Телом Христовым как главным церковным Таинством. Выяснение связи, являющейся тождеством.