Статьи и проповеди. Часть 5 (06.01.2012 – 11.06.2012)

Еще нужно по дому поскучать. Ты не работаешь, ты потеешь в лучах ультрафиолета, тебя кормят за плату, внесенную заранее. Но все равно ты не дома. Тебе естественно немножко тосковать. Кто не чувствовал этой минимальной дозы ностальгии, тот и есть то самое хрюкающее животное, пьющее с веселым видом одни и те же напитки на всех меридианах.

Еще, путешествие — это всегда экстрим. Перелет, переезд, смена часовых поясов, иная культура, неведомые страхи, незнакомая пища. Туземцы дежурно улыбаются в ответ на чаевые, но, неровен час, случится нечто, и они же тебя порвут на части в соответствии со своими племенными убеждениями.

А еще — многие уехали далеко, мечтая вернуться с сувенирами, но вернулись с костылями и увечьями после сафари или подводного плавания. Некоторые вернулись в гробах, оплаченных посольством. Эти слова, конечно, портят праздничное настроение, но сделать вид, что сказанное не имеет места, вряд ли удастся. Поэтому путешествие лучше всего начинать со смиренной молитвы и молебна на путешествие, который отслужит всякий Божий иерей.

И не нужно пренебрегать Церковью Божией. Даже если вы — самый непримиримый противник Патриарха и злостный ненавистник дорогих часов, засуньте подальше на время свои претензии и пойдите в храм помолиться перед путешествием. Так лучше будет.

Не помешает также продолжить личную молитву и в самолете или на пароходе (пароме, поезде). Поскольку, повторяю, всякое путешествие — неизбежный экстрим с неизвестным финалом.

А вообще нужно сказать, что жизнь — это вовсе никакой не отдых, а постоянная работа, меняющая формы, но не меняющая сути. Поэтому лучше всего отдыхает тот, кто привык отдыхать от смены полезных занятий и во всех ситуациях ищет пищи для ума и сердца.

Все, кроме Церкви, от менеджеров турфирм до ваших личных знакомых, вам скажут другие слова с другим смыслом. Ну а Церкви хоть иногда надо говорить что-то полезное «против шерсти». Тогда шансы вернуться с отдыха живым и жить правильно как дома, так и за его пределами увеличиваются.

«Наш» Париж: путешествие вглубь (4 июня 2012г.)

Причудливая смесь отчаяния и весёлости, беспросветной нищеты и лихого удальства; смерть, царящая повсюду, и жадное желание жить; святость в соседстве с сумасшествием и ханжество в обнимку с подлинной религиозностью… Социальное неистовство, липкая кровь, покрывавшая раз за разом мостовые и смывавшаяся дождями в Сену; маленькие трагедии, бушевавшие за опущенными занавесками и затем вошедшие в бессмертную литературу, — всё это и многое другое наделяет имя Париж неотразимым ароматом страсти, тайны и трагедии. Таким мы и любим Париж. Такой Париж мы ищем, поскольку такой образ его нам оставили Гюго, Дюма, Бальзак.

Тот Париж, которого уже нет, был тесным и грязным. Ещё он был хаотичным. Никаких прямых углов. Одни тупики и закоулки, пускаться в путешествие по которым в темноте можно было лишь при соблюдении трёх условий. Первое — вы знаете путь; второе — вы не из робкого десятка; и третье — ваша правая кисть под одеждой сжимает рукоять холодного оружия.

Мостовые были скользкими от помоев, которые выливались прямо из дверей на улицу. И это были подлинные мостовые, то есть камнем мощёные улицы. С конца XVIII по середину XIX века эти булыжники часто выворачивались из-под ног, чтобы превратиться в оружие борьбы с правительственными войсками. А сами улицы без особых инженерных усилий превращались в баррикады. Для этого их нужно было просто перегородить, хотя бы опрокинутой телегой, заложить хламом с обеих сторон — и готово. Ружейного огня можно опасаться лишь в половину былого страха. В часы затишья — Гаврош, вперёд! — собирать патроны. Правда, артиллерия разносит эти баррикады в пух. Но кто же мог представить, что низкорослый корсиканец, мечтающий править миром, дерзнёт однажды стрелять из пушек по горожанам прямой наводкой! Средневековье было жестоко, но оно признавало правила Божественные и человеческие. Новая эпоха провозгласила гуманность, но правила решила отменить.

В середине XIX века заклятый враг Парижа — Лондон — провёл генеральную перепланировку. Через десять с небольшим лет Париж совершил то же самое. Во-первых, потому, что буржуазный дух — это дух завистливой и всех, даже врага — нет, врага в особенности, — копирующей обезьяны. Во-вторых, потому, что нужда назрела. С вонью и грязью, порождавшими эпидемии, расправились с помощью надёжной и капитальной системы водопровода и канализации. Курятники трущоб и хаос кривых улиц были сметены, и на их месте появились широкие проспекты и бульвары, которые уже вряд ли сможет кто-то перегородить баррикадами. Однообразные добротные здания воплотили идею гражданского равенства. Прямые, как стрела, проспекты отразили веру в линейный прогресс и неминуемость счастья. Когда строительная пыль осела, в виде последнего аккорда новый вид старого города, как вишенка на торте, украсила раскоряка имени Эйфеля.