Статьи из газеты «Известия»

В 70-е годы на советской (и мировой) шахматной доске стояла сложная позиция с неоднозначными перспективами. Доиграть ее не успели, анализ впереди. Перестройка смела фигуры с доски, как когда-то революция; сложность оказалась утрачена надолго. Между тем пять ведущих республиканских литераторов той поры — подлинных, с равной горячностью обсуждавшихся на провинциальных и московских кухнях, — каждый для себя решали мучительный вопрос: что делать порядочному человеку, когда вырождается власть, и каковы перспективы социума, в котором на равных соседствуют навязанный, бесчеловечный советский кодекс и отживающие, но еще влиятельные архаические правила. Соотношение национального и советского было главной темой серьезных республиканских литератур, не исключая русскую (Вампилов, Распутин, ранний Белов, Можаев, бескомпромисснее всех — Шукшин). Эти пятеро писателей-шестидесятников, интеллигентов с глубокими национальными корнями были: Василь Быков, Нодар Думбадзе, Максуд Ибрагимбеков, Фазиль Искандер и Чингиз Айтматов.

Коллизия была обозначена ясно: архаика отживает, родовыми и племенными законами не спастись, но альтернатива бесчеловечна и вырождается еще быстрее. Айтматов и Быков решали тему наиболее остро. Советское, положим, выглядит у Айтматова зверским («Ранние журавли», «Прощай, Гюльсары!», в особенности «И дольше века длится день»), но и родовое, древнее — не лучше (вспомним «Первого учителя» и «Белый пароход»). Упование — на культуру, в которую он верил с горьковской страстью интеллигента в первом поколении, и на очищающий смысл всеобщей катастрофы, эсхатологическим ожиданием которой пронизан Айтматов. Быков был радикальнее: власть отвратительна, но надежда на здоровые народные «основы и корни» тоже иллюзорна. Все прогнило, причем задолго до советской власти: рабство-то не с нее началось. Предателем в «Сотникове» оказывался не интеллигент, героически выдержавший все, а «человек из народа» Рыбак; это самое народное здоровье — единицы-то его сохранили — ни в «Знаке беды», ни в «Карьере», ни тем более в «Афганце» никого не спасло. Надежда — на личный стоический героизм, на подвиг обреченных одиночек. Ибрагимбеков («И не было лучше брата») видит спасение в модернизации архаических норм, зачастую предельно жестоких; в интеллигенции, которая может послужить мостом между народом и властью, гуманизируя и сближая. Искандер в «Сандро из Чегема» развивал любимую и, как оказалось, пророческую мысль о том, что народ и власть (тем более интеллигенция и власть) обязаны отвечать друг перед другом, а ситуация их взаимной независимости и безответственности приводит к обоюдной деградации. «Сандро» — трагический роман о распаде и увядании родового уклада, о том, как стремительно вырождается власть, лишенная поддержки, и теряет себя народ, оставшийся без стержня и пастыря. Об этом и «Софичка» — последняя, самая горькая повесть Искандера, почти толстовская по мощи и простоте.