Статьи из газеты «Известия»

Оба умерли, и оба — в предпоследний день осени, в преддверии долгой и пустынной зимы. Исчезла страна, в которой они родились и работали. Обоих посмертно чтут, но мало читают. Покажите мне сегодня людей, особенно из тех, кому до 40, в чей регулярный читательский обиход входили бы «Большой Жанно», «Царь-рыба», «Последний летописец» или «Печальный детектив». «Всех ожидает одна ночь», писал в конце 90-х Михаил Шишкин; эта «одна ночь» и объединила сегодня всех, кто спорил в 70-е, беря сторону Сахарова или Солженицына, Амальрика или Шафаревича. И даже тех, кто делился в 80-е на астафьевцев и эйдельманцев. Ночью красок нет, все кошки серы. И страх, что на свету противоречия всплывут опять, становится главным аргументом тех, кому ночь жизненно необходима — ведь в темноте удобнее воровать, душить подушкой, в темноте не так заметно убожество и вообще все одинаковы, а это ли не стабильность.

Так называемая перестройка была торпедирована, а по сути погублена национальным вопросом. Попытка усовершенствовать, реформировать и очеловечить сложную систему была убита самым архаичным и примитивным — «голосом крови». Она свелась к распаду СССР, разрыву культурных связей и уничтожению единственно ценного, что в этой империи было, — ее наднациональной, сильной и талантливой интеллигенции, ее могучей и разветвленной культуры. Обращение к национальной проблематике, к выяснению, кто каких кровей, кто прав, а кто виноват, — как раз и есть признак распада и деградации; свобода принесла не развитие, не новые возможности, а радикальное упрощение, возврат к имманентным данностям, выпустила наружу духов земли и огня, развязала споры о базисе, а не о надстройке. Эти пресловутые марксистские понятия не так глупы, если понимать под «базисом» не социальные отношения, а те самые изначальные данности: пол, возраст, нацию, место рождения, происхождение. Человек осуществляется только в той степени, в какой поднимается над ними и делает сам себя. Во второй половине 80-х это было забыто, и самая умозрительная из стран превратилась в одну из самых примитивных, распродающую недра, неспособную предложить миру ничего другого. Дискуссия между почвенниками и западниками выродилась в дискуссию между русскими и евреями, а потом и в примитивный лай с обеих сторон. А там рухнула и вся советская культура, оставив нам «Comedy Club». И сегодня Эйдельман и Астафьев волей-неволей опять оказались в одной лодке. Как заметил однажды Михаил Швыдкой, национальные противоречия в России всегда снимались под общим имперским гнетом — научиться бы договариваться без него!

Сегодняшний гнет — не столько имперский, сколько энтропийный: смерть, пожалуй, будет пототалитарнее всякого тоталитаризма. В требованиях соблюдения законности, в протестах против необоснованных запретов и подтасовок, в борьбе с официозным враньем и оглуплением страны едины западник и славянофил, националист и интернационалист, а письмо в защиту Лимонова подписывают Иртеньев и Проханов, куда уж дальше. Обращение к национальному вопросу — признак торжествующей простоты, но есть простота и покруче: и русский, и еврей, и грузин едины в том, что дышать надо воздухом. Так что снять нацвопрос может не только имперская сложность, но и постимперская убийственная простота, для которой что Эйдельман, что Астафьев — одинаково тьфу.

Государство нам, конечно, отвечает, что это объединение губительно, что скинхеды только и хотят обрушить государство, чтобы уже безнаказанно мочить инородцев, что само это государство — наша последняя защита. Но, положа руку на сердце, признаем, что и национальной вражды не было бы, если бы это самое государство не создавало для нее предпосылки; не отнимало у людей возможность созидательной работы, которая всегда сплачивает, не лишало их будущего… В словах о том, что царское правительство наталкивало русских на евреев, чтобы взоры их не обратились на другого, более могущественного врага, — больше правды, чем в пресловутой мольбе Гершензона «благословить штыки»: эти «штыки» охраняют нас от того, что сами же и разжигают. Эйдельман бы подтвердил, он историю знал.

И думается мне, что в конце концов Эйдельман с Астафьевым договорились бы. Как договорились сегодня, например, непримиримые в конце 80-х Каспаров с Карповым. Они ведь оба — что Натан Яковлевич, что Виктор Петрович, — были умные и честные. Это, как мы знаем, объединяет сильней всего.

25 ноября 2009 года

Другой поэт