Статьи из газеты «Известия»

Таков Бернард Шоу, чья горькая сатира «Цезарь и Клеопатра» воспринимается сегодня как пронзительная лирика; таков и Торнтон Уайлдер, написавший «Мартовские иды» - лучший исторический роман ХХ столетия. Скептиком и мизантропом был и Шекспир 1599 года; от его версии убийства Цезаря отталкиваются все следующие интерпретаторы (художники, а не историки). Брут участвовал в заговоре, руководствуясь высокими идеалами и защищая римскую свободу. Свобода римлянам оказалась не нужна. Народ не простил аристократам убийства любимого вождя, вдобавок богато одарившего рядовых римлян в своем завещании. Кассию и Бруту пришлось покончить с собой (их разгромил верный Цезарю Антоний), а вместо умного, благородного и умеренного тирана, надеявшегося превратить Рим в сверхдержаву сверхлюдей, к власти чередой пошли банальные властолюбцы, чье постепенное вырождение и погубило Рим.

Почти невозможно сейчас говорить о заговоре Кассия и Брута, не впадая в пошлость прямых аналогий - особенно если перечитать Уайлдера: «Атмосфера в Риме грозовая, беспокойная, языки становятся все острее и злее, но смеха не слышно, что ни день передают рассказы о гнусных преступлениях, где не столько страсти, сколько распущенности. Раньше я думала, что тревога во мне самой, но теперь ее ощущают все». Тут же и неизбежные ассоциации с крахом африканских диктатур, с разговорами о свободе, которую немедленно похитят, и о куда худшей диктатуре, которая явится следом…

Как нельзя вовремя подоспела обобщающая статья Глеба Павловского в «Русском журнале» - о ней, думаю, будут спорить, и это полезно - «Театр ненависти и Россия как театрал». Речь в ней о том, что «страх и ненависть масс к элитам повсюду окрасили повестку дня»: Павловский видит на Ближнем Востоке «второе восстание масс», но - в полном соответствии с цезарианским сценарием - предупреждает о новой тирании. «Но и такая (сетевая, инновационная.- Д.Б.) власть недолго проживет без Хозяина и будет кем-то приватизирована». Любые попытки «начать государство с нуля, исключив из него некоторую часть общества», формулирует Павловский, обречены на усугубление гнета и деградацию элит, и русский опыт как будто подтверждает такую перспективу.

Стоило менять Цезаря на Октавиана Августа, хоть и покровителя искусств, но далеко не Гая нашего Юлия! Стоило жертвовать Кассием и в особенности Брутом, чтобы переменчивая римская чернь (единодушное презрение к ней превращает Шекспира, Уайлдера и Павловского в новых Гомера, Мильтона и Паниковского) немедленно обожествила недавнего тирана, о котором распевала всяческие неприличия! Смысл и актуальность коллизии как будто в этом, при всей забавности аналогий между Цезарем и Каддафи; но есть нюанс, о котором сегодняшние Антонии не помнят или не хотят помнить.

В трагедии Цезаря почти нет отрицательных персонажей.

Цезарь - величайший ум в истории Рима, и есть страшная ирония в том, что заколот он стилосами, острыми палками для письма: вход с оружием на заседания Сената воспрещался; он пытался сопротивляться, но пал под двадцатью тремя ударами; поистине, стиль Цезаря проиграл стилистике заговора. Но и Брут - идеалист, убивающий не только тирана, но и старшего друга, покровителя, возможного отца (по версии Светония, Цезарь в последний миг говорит ему по-гречески «И ты, дитя мое?»). Бруту ничего для себя не надо - он хочет прав, свобод, выборов, боится института преемничества, отвергает пожизненную власть в демократическом, ничего уже не значащем антураже. Короче, «Брут весьма достойный человек» - но и Антоний, издевательски произносящий это, весьма достойный человек, преданный без лести и корысти.

Истинная трагедия - и любое великое искусство - там, где никто не виноват, все правы; и случай Цезаря - тот самый. Героический идеалист вооружается против гениального прагматика, а плоды достаются цинику или хищнику. Единственный стопроцентно отрицательный персонаж «Юлия Цезаря» - как раз многоглавая гидра толпы, которой решительно все равно, что орать и кого громить.