Статьи из газеты «Известия»

280 лет назад была издана одна из самых важных книг в мировой литературе, эталонное сатирическое произведение, на котором так легко и наглядно демонстрируется людское самомнение.

Лестная самоидентификация человечества

Самой популярной частью «Путешествий Гулливера», сочиненных пятидесятилетним деканом собора св. Патрика, стала первая — о посещении Лилипутии. Имя Гулливера сделалось нарицательным — он олицетворяет великана, а ведь был вполне дюжинным малым.

Гулливер, по замыслу Свифта, — человек вообще, «типичный представитель», подвергаемый самым разным испытаниям: в Лилипутии его испытывают миниатюрностью окружающих и ничтожностью их проблем, в Бробдингнегге он оказывается среди великанов и сам чувствует себя вошью. В королевстве Лапуту он обитает среди духовной и интеллектуальной элиты, вознесенной над прочими столь высоко, что на земле ей уже не место — она живет на летающем острове и опасается снижаться, чтоб не растерзали. В Лаггнегге его испытывают соблазном бессмертия, демонстрируя потрясенному путешественнику «вечных людей» — струдльбруггов. В царстве гуингмов он окружен лошадьми, использующими людей в качестве тягловой силы, — и люди, как выясняется, не заслуживают ничего другого.

Помещая героя в столь разнообразные обстоятельства, Свифт ненавязчиво подводит своего Абсолютного Человека, со всеми его слабостями и предрассудками, к мысли об изначальной и неистребимой порочности человеческой природы с ее судами, любовью к угнетению и праздности, развратом и корыстолюбием; однако благодарное человечество по-настоящему запомнило из этой книги только историю о великане, окруженном ничтожествами. Вероятно, это наиболее лестная самоидентификация.

Все нехороши, на лошадей одна надежда

Свифт дал едва ли не самый яркий в мировой литературе пример онтологической сатиры — простите за мудреное слово, его в самом деле нечем заменить. Объектом насмешки в книгах этого жанра становятся не социальные условия — они вторичны; не тираны и не сатрапы — они всего лишь люди; автор замахивается на вещи фундаментальные.

Свифт написал чрезвычайно брезгливую книгу. Она проникнута отвращением к физиологии как таковой — не зря Гулливер все время упоминает об отвратительных запахах, окружающих его. Йэху пахнут «смесью лисицы и хорька», воняют груди великанш, зловоние царствует над академией в Лагадо, поскольку один из тамошних ученых работает над обратным превращением дерьма в пищу…

Распадом, нечистоплотностью и безумием разит от струдльбруггов, воплотивших вековую мечту человечества о бессмертии: бессмертие оборачивается маразмом. Лучшего лекарства от страха смерти еще не придумано: помнится, лет в пятнадцать-шестнадцать меня очень мучила эта мировая несправедливость — всеобщая конечность, обреченность; своевременно перечитанная третья часть «Путешествий» вернула мне оптимизм.

Какое там бессмертие, если это бессмертие глупости, пошлости, трусости — всего человеческого! Стоит ли бояться смерти, когда такова жизнь! Не скажу, что это универсальное средство, но радикальное: юность вообще склонна к мизантропии, так что Свифт, безусловно, писатель молодых. Все нехороши, на лошадей одна надежда.

Именно молодым — от страха перед бесконечно притягательным и столь же опасным миром секса — свойственно подчас несколько истерическое пуританство, Свифт и здесь подходит — он питает такое же отвращение к любому соитию, не ведущему к оплодотворению.

Гуингмы зачинают единственного ребенка и после этого от половой жизни отказываются; 160 лет спустя Толстой в «Крейцеровой сонате» тоже ставил животных в пример человечеству — они, мол, занимаются этою гадостью раз в год и по необходимости…

Интеллигенции действительно лучше летать

Не сказать, чтобы Свифта так уж отвращали все люди. В образе лапутского королевства он попытался изобразить некую идеократию — власть мыслителей, исследователей, мудрецов; вся власть в Лапуту находится на летающем острове, который лишь очень редко и в случае крайней необходимости опускается на подданных, и то ненадолго. Это такой метод подавления восстаний — шлепнуться на восставших, сровняв их с землей, и тут же взлететь опять.

Я не думаю, что советские толкователи, рассматривавшие всю лапутскую часть «Путешествий» как злую сатиру на английскую власть, были так уж близки к истине: скорее, тут речь идет как раз об идеальных властителях, которым, однако, опасно чересчур приближаться к народу. Народ, как сказано в «Путешествиях», может их притянуть — тогда они рухнут и костей не соберут; плавное снижение не всегда возможно… В идеократиях и бюрократиях вроде советской сближение народа с властью действительно чревато катастрофой — тут Свифт оказался пророком.