Статьи из газеты «Известия»

― Хочу,― подтвердила она мечтательно.― Я в последнее время больше ни о чем и не могу почти. Раньше ― культура там всякая, кино, театр… Опять же ракеты… А сейчас все больше меня тревожит национальный вопрос и еще отчасти тарифы. С бензином вот проблема у меня. Вообще,― увлеклась она,― вы не знаете, доктор, отчего это бывает такая болесть, что все вроде есть, а ничего вроде нету? Я как подумаю иногда ― столько во мне всего, и даже детей, а поговорить не с кем! Это все враги, мне кажется, правда же, доктор? Это же все фобия у них, бывает такое?

― Бывает и фобия,― уклончиво ответил старик.― Скажите, а вы не пробовали на себя посмотреть?

― Только и делаю, что смотрю!― с готовностью подхватила она.― Как сказал поэт ― и с ненавистью, и с любовью!

― И что видите?

― Да что ж,― вдруг опечалилась пациентка.― Все то же и вижу. Ничего нового. Вроде, думаю, все на месте, а внутри ноет и ноет, ровно как перед бурей. Может, вы пилюлю какую пропишете? До вас один был, тоже немец и тоже из этих, как-то Карла или вроде того… Так он такого прописал ― семьдесят лет кровью харкала. Но очень великая была,― добавила она с гордостью.

― Видите ли,― осторожно начал Фрейд,― наша личность состоит как бы из трех этажей. Нижний ― это наше подсознание, то, чего мы хотим. Средний ― сознание: то, что делаем. А верхний ― супер-эго: законы, правила, принципы… Конфликт верхнего этажа с нижним создает муки совести. А у вас, мне кажется, все муки именно оттого, что нет верхнего этажа, как бы крыши,― то есть законов и принципов. И если вы не выработаете их, то вас так и будут…

― Чаво?!― вскинулась она.― Крыши у меня нету? Да ты знаешь, кто ты есть такой? Да я сейчас тебя самого вместе со всеми твоими неприличностями так…

Она не договорила, потому что Фрейд проснулся.

― Что за странный сон!― проговорил он, закуривая вечную сигару.― Что бы это значило? Наверное, я ее боюсь и к ней подсознательно стремлюсь, но ведь и весь мир так… Нет, все-таки хорошо, что я ее никогда не видел.

6 мая 2011 года

Курорт клопа

Ровно 90 лет назад, 13 мая 1921 года, Совнарком принял (а Ленин подписал) декрет «О домах отдыха».

Ничего смешного, просто мы привыкли улыбаться контрастам, которые ужаснули бы более нежное население. Идет антоновское восстание, в Тамбовской губернии людей ипритом травят, за полгода до того Красная Армия потерпела унизительное поражение от поляков, в апреле она еще добивает махновщину, причем с переменным успехом, и гражданской войне конца не видно (а Шолохов полагал, что она так и не кончилась никогда); в России голод, разруха и внутренняя неразбериха, по всей стране тиф ― весной эпидемии вспыхивают в Сибири и на Украине, осенью на Кавказе (а в Москве летом холера, а на Черноморье, страшно сказать, ― чума: здравствуй, новое средневековье!). Между тем в декабре двадцатого нарком Семашко пишет ― а Ленин подписывает ― декрет о переоборудовании только что освобожденных крымских здравниц.

Ленин своей рукой вписывает туда строчку о том, что лечиться в них должны не только отечественные, но и заграничные революционеры. Он в это время еще очень верит в мировую революцию ― до публичного отречения от нее остается 2 года. В мае двадцать первого принимается тот самый прославленный декрет об отдыхе, чрезвычайно типичный для сравнительно недолгого периода, который я бы назвал утопическим угаром советской власти. Она в это время, кажется, была уверена в своей способности декретировать ход планет и смену времен года. В это время советская правительственная футурология крутится вокруг двух главных тем: мировая революция и дети.

Надо отдать Ленину справедливость: идея преобразовать отнятые дачи, дворцы и монастыри в рекреационно-лечебные учреждения связана прежде всего не с комфортом советских сановников (сановников в нынешнем понимании тогда и не было еще), а с воспитанием и лечением детей. Не сказать, чтобы Ильич так уж сильно любил их, как приписывают ему бесчисленные слезливые мемуары: он вообще никого в собственном смысле не «любил», не понимал вообще, что это такое. Тут был какой-то врожденный порок, эмоциональный дефицит ― ненавидеть-то он умел великолепно. Дети просто представлялись ему главной надеждой будущего человечества, и России прежде всего: как новый Моисей, он был втайне убежден, что с «этими», наличными, ничего не построишь, их надо лет сорок еще водить по русской равнине. А вот из детей, которые ничего покамест не расхищают, не разводят бюрократию, не успели вдохнуть воздух рабства, могут получиться граждане идеального государства. А потому личным декретом ― этот он уже писал сам ― запрещалось выселять детей из санаториев, кроме как в случае срочной эвакуации; детям отдавались подмосковные и крымские усадьбы.