Когда читаешь дальше, понимаешь, что эти деа1а ОеЕ рег Ргапсоа49 побудили восприимчивого доктора университета Аль-Азхар50 к тому, чтобы начать собственное перевоспитание немедленно же. Одним из первых актов французов после оккупации Каира было устройство научной выставки с демонстрацией приборов, и наш историк был среди посетителей. Отметив, что французы, очевидно, приняли мусульман за детишек, которых можно увлечь всякими трюками, и что это скорее говорит об инфантильности самих французов, Аль-Габарти тем не менее откровенно выражает свое восхищение показанными достижениями французской науки. (Он отмечает, что из того ущерба, который французы потерпели в результате восстания, спровоцированного их же собственным высокомерным и властным поведением в самом начале, больше всего их, по-видимому, удручала утрата некоторых научных приборов, уничтоженных в доме известного ученого Ка4"арелли5 г,) Но интерес Аль-Габарти к французской науке уступает тому впечатлению, которое произвело па него французское правосудие. Французские солдаты за мародерство приговариваются к наказанию и по личному приказу Наполеона платят за свои преступления жизнью. А когда командующий оккупационной французской армией генерал Клебер был убит фанатиком-мусульманином, то убийцу ждал настоящий справедливый суд52. Это искренне восхищает Аль-Габарти, и он, как всегда, откровенно записывает свое мнение, отмечая, что мусульмане в подобных
61
обстоятельствах не поднялись бы до такого нравственного уровня. Он настолько глубоко заинтересован процедурой и так стремится точно воспроизвести ее, что включает в свои записи судебный протокол, воспроизводя документы дословно на плохом арабском языке французской военной канцелярии.)
Когда наблюдаешь, с какой быстротой и готовностью египетский ученый, мусульманин АльТабарти. усвоил французский урок, причем весьма далекий от того, чтобы быть "без печали", мысли обращаются к ряду выдающихся османских государственных деятелей прозападного направления: это Мехмед Али из Каваллы, македонский армейский командир53, пришедший в Египет и увидевший, чтб там делают французы, а затем продолживший революционный труд Наполеона после его ухода*; это султан Селим III, лишившийся жизни в Константинополе за девять лет до высадки Наполеона в Александрии в пионерской попытке перестроить Османскую империю на западный лад; это и султан Махмуд II, которому удалось после долгого - в полжизни - терпеливого ожидания осуществить политическое завещание своего сороднча-мученика55, и, наконец, последний - но времени, но не по важности - президент, Мустафа Кемаль Ататторк, который завершил уже в наше время революцию в жизни османских турок, начатую еще султаном Селимом примерно за шесть поколений до того. Эти османские имена вызывают в памяти имена подобных им фигур в других частях мира: архизападника Петра Великого и его большевистских духовных наследников; искусных архитекторов Реставрации Мэйдзи в Японии56; бенгальского синкретиста Рам Мохан Роя57, который, перенеся это понятие в область религии, выразил характерное индусское уважение к истинным ценностям материи и духа - с каким бы негодованием ни отряхивали пыль оскверненного порога этого ересиарха со своих незапятнанных ног ортодоксальные индусские пандиты58.
По вдохновению или повелению этих могущественных "иродиан"59 - а движущей силой была обычно смесь увещевания и принуждения - молодое поколение незападных обществ, когда-то разделенных, а ныне сметенных Западом в одно, опутанное всемирной сетью, в наше время в буквальном смысле учится в западных школах. Оно усваивает урок Запада из первых рук в университетах Парижа или Кембриджа и Оксфорда, в Колумбийском университете или Чикагском; и когда я разглядываю лица в своей аудитории Сонат-Хаус в Лондонском университете, я с удовлетворением замечаю там представителей этих обществ. Элита во всех незападных обществах сейчас уже практически полностью рассталась со своим традиционным эгоцентричным локальным мировоззрением. Часть этой элиты, увы, заразилась западной идеологической болезнью национализма, но даже национализм, с точки зрения незападных обществ, обладает хотя и отрицательным, однако достоинством экзотического пророка. Он также извлекает их из их племенной раковины. Короче говоря, тем или иным путем эмоционально трудный, но интеллектуально стимулирующий опыт ура
Продолжая писать историю своего времени, Аль-Габадти одинаково честно относился и к Мехмеду Али и к Наполеону или Абдалле Мену . В недобрый для историка чдс диктатор услышал о его труде и повелел узнать о его содержании, после чего записки Аль-Глбарти о Мехмсдв Али резко обрываются- Однажды, возвращаясь темной ночью домой верхом на осле (если быть точным, это была ночь 27 Рамадана "?пда Хиджры 1237, то есть 22 июня 1822 г.). наш слишком правдивый информатор "тихо и незаметно исчез". Его неблагоприятное суждение об исламском правосудии оказалось пророческим.
62