Статьи из журнала «Эхо планеты»

И наконец, из всех ниш, предлагаемых эпохой, Казанова, Бендер или Калиостро выбирают далеко не худшую. Больше того, восемнадцатое столетие жестоко к инакомыслящим и нетерпимо к нарушителям правил: играй, убивай, соблазняй, но в строго отведённых пределах. Всё это очень похоже на предельно фривольный балет, порнографию, ограниченную строжайшей музыкальной и танцевальной дисциплиной; такие мерлезонские увеселения — шестнадцать актов «Ловли дроздов» в исполнении короля и фавориток — бытовали при большинстве европейских дворов, хоть и назывались по-разному. В этом жестоком, но страшно формализованном столетии игрок рисковал всерьёз, а количество ниш для порядочного человека было весьма и весьма ограничено.

Примерно та же ситуация у Бендера — ему в СССР приходится ещё и потяжелее. Если человек не хочет стать давимым или давителем, он становится странствующим авантюристом, танцующим огнём, бродячим танцором на проволоке, жонглёром, артистом обмана; он обводит вас вокруг пальца так артистично, что скромный его барыш можно считать платой за представление. Этот артист прекрасен и тем, что в своих странствиях вышибает искры из неподвижных лежачих камней, сводит одних и разводит других, поднимает вокруг себя ураган и маскарад. Словом, инициирует всех, кто без него так и остался бы скучным дурнем, телёнком, правильным остолопом.

Казанова делает веселее жизнь переломных столетий — райских с лица, адских с изнанки, и за одно это достоин вечной благодарности: если кем и быть в такие времена, то им. А не палачом, не инквизитором, не сановным вором, чревоугодливым монахом или лживым философом. Словом, всеми теми, кто скорее даст отрезать себе руку, чем откроет своё истинное лицо.

№ 13, март 2010 года

Остановка без требования

Вся история с исландским вулканом, названия которого всё равно не выговоришь, а потому Европа предпочитает фамильярное «кудль», показательна, конечно, не тем, что одна ледяная шишка на неделю парализовала воздушное сообщение в трёх десятках стран, а тем, что человечество этого как бы ждало и хотело. Признаемся хотя бы себе ― никакой принципиальной опасности это вулканическое облако не представляло. Была возможность это проверить (проверили и обошлось), облететь его, подняться выше, мало ли. Но европейские министры вопреки воплям транспортников закрыли небо. Да и транспортники вопили не особенно громко.

Толстой, которого я как раз сейчас преподаю десятиклассникам, а потому и философия его кажется мне особенно соблазнительной, не верил, как известно, в свободу воли, а потому написал бы об этом что-нибудь вроде: «Те сотни человек, которые сидели в аэропортах и принимали решение не выпускать в небо железные машины, наполненные тысячами других таких же ничего не сознающих людей, которые думали, что делаемое ими дело есть то единственное и важное, что должно быть делаемо, и те тысячи, которые отказывались от перелётов и направлялись поездами, откладывая то, что казалось им необходимо и полезно,― все думали, что они сами решили отказаться от полётов, как мужик, который чешет себе кое-где, думает, что это была его собственная воля. Но как мужик чешет потому, что у него зачесалось, так и тысячи людей, отказавшиеся от полёта, выполняли не свою волю, а волю той истории, которая идёт себе неощутимо, как вертится земля или зима сменяется весною, для той неясной цели, которой не знает и не может знать никто, сколько бы наглые, чиновные и чванные люди ни доказывали себе собственную значительность»,― и так ещё страницы на три. Короче, самолёты отменили не от вулкана, а потому, что надо было остановиться и задуматься на серьёзном историческом переломе.

Разумеется, решающую роль во всём этом сыграла катынская трагедия, когда не последняя европейская страна, точка пересечения многих силовых линий, оказалась обезглавлена из-за тумана, высокой берёзы и ошибки пилотов (роль пассажиров пока не выяснена, и вряд ли мы достоверно узнаем, действительно ли президент Польши настаивал на приземлении в Смоленске).

Гибель президентского самолёта ― событие настолько из ряда вон выходящее, что осознавать его последствия придётся ещё долго; первое и самое очевидное ― взрыв всемирной аэрофобии. Люди привыкли думать, что vip-персоны не подвержены общечеловеческим рискам; после смерти президента Кеннеди рядовой американец панически боялся заговора спецслужб, хотя прежде эта форма паранойи как-то его не затрагивала. Да что там ― после смерти Сталина главным страхом миллионов советских людей стала гипертония, от которой он в конце концов умер: если она с ним справилась ― можно себе представить, что будет с нами!