Статьи из журнала «GQ»

Конечно, никакая эстетика не оправдывает репрессивных эпох вроде ивано-грозненской или сталинской (обычно пик репрессивной активности у нас приходится на четные века — в нечетные цикл проходит мягче, ибо свежа память о самоистреблениях). Но дело в том, что Россия очень большая и нарочно такой создана: всех не перерепрессируешь, кто-нибудь обязательно останется, и тактика мимикрии, непостыдного выживания, с годами оттачивается до виртуозности. Конечно, страдания миллионов, лишаемых то тепла, то света, не окупаются никакими шедеврами — и в Америке вон по части шедевров все благополучно, а глубинка живет не в пример лучше нашей. На это я возражу, что и американские женщины, и американские шедевры лишены той пронзительной тоски, того надрывного чувства вины, что пронизывают собою все русское искусство. Интонация не та. И, стало быть, для творчества в русском жанре возможны только русские условия — ни в каких других, как доказал, например, Набоков, классическая отечественная традиция не выживает. Точно также и для Кафки была выстроена умирающая Австро-Венгрия, и ни в каком другом месте ни он, ни Майринк элементарно не могли бы появиться. Вдобавок в России есть еще и то существенное удобство, что народ действительно читает и любит своего писателя, а власть делает все, чтобы у него не возник соблазн государственного служения. Чтобы даже обычная лояльность представлялась ему несмываемым позором. Пиши и не высовывайся, баб мы тебе обеспечим.

Воля ваша, никакого другого смысла в нынешних — и всегдашних — метаморфозах России я не вижу. А почему циклическое это развитие продолжает бесконечно воспроизводиться, моя теория позволяет объяснить легче легкого. Богу надо читать новые книги — все старые он уже знает наизусть.

№ 1, январь 2008 года

Что с нами будет?

В: Что с нами будет?

О: Религиозный ренессанс.

Думать о будущем надо сейчас — пока не все мозги заросли тиной, пока не отошли философские пароходы. 

Раньше у нас бывало как? — половинчатая и низкокачественная свобода, зато уж настоящая, первоклассная диктатура. А сегодня деградация проекта дошла до того, что и головы-то рубят спустя рукава, часто попадая мимо шеи. Оно, правда, так даже и больней, но особого рвения в рубке, слава богу, не наблюдается: всем лень. Нельзя же обожествлять совсем уж пустое место, раздувать врагов государства из абсолютно сторонних людей и назначать идеологами добродушных толстяков из ФЭПа, которым, чтоб кого-нибудь заклеймить, надо полчаса раскачиваться и самоподзаводиться.

Так что вопрос, который перед нами стоит, не имеет отношения к анамнезу, диагнозу и даже прогнозу. Нам надо понять, что делать потом, вот в чем штука. Это касается не всех, потому что одни не доживут по естественным биологическим, а другие — по столь же естественным политическим причинам.

Я хоть и вывел закономерность, что в нечетные века русские заморозки не так суровы, однако помню и про декабристов, и про петрашевцев, и про другие государственные забавы, когда инакомыслящих сначала на пустом месте выдувают, а потом всерьез истребляют. Нас ждет травматичный период, а поскольку масштабы краха будут соответствовать масштабам сегодняшнего, пусть и фальшивого, ликования, в преддверии этого краха верхи занервничают и колошматить вокруг себя начнут не разбирая, куда дотянутся. И тем не менее думать о будущем должны все — без этого можно с ума сойти.

Мы очнемся, как после тяжелого сна, на краю настоящей, а не выдуманной либеральными журналистами бездны. Деидеологизация окажется невозможной ввиду отсутствия идеологии. Предполагать, будто суверенно-сырьевой глиняный колосс расшатается в результате народного восстания, наивно: у нас и в семнадцатом-то никакой революции не было, все развалилось само, и большевики подобрали власть не потому, что больше всех сделали для ее падения, а потому, что были самыми наглыми и могли внятно сформулировать простые пункты для народного обольщения: мир хижинам, хрен дворцам и прочая демагогия. Поэтому передового отряда революционеров, знающего, как нам обустроить Россию, не будет тоже. Наиболее вероятный сценарий общенационального кризиса — обидное военное поражение вроде Крымской войны. Мы окажемся перед необходимостью серьезных реформ, и того запаса, который был у Александра II, у нас не будет: ему досталась богатейшая страна, пережившая в начале его правления культурный взлет, которому по сию пору дивится человечество. Наши Толстые и Достоевские будут так же соотноситься с великими предками, как мы сегодняшние — с пушкинским периодом; поправку высчитывайте сами. Булгариных, правда, навалом — так ведь и те не умеют увлекательно писать, почему их доносы и выглядят такими скучными.