А вообще главным событием в истории «Искусства кино» 90-х для меня стал тот факт, что меня начали там печатать. После чего неприязнь моя к изданию испарилась, а в материалах замелькали слова «дискурс», «медиакратия» и «имманентный». Впрочем, в эпоху сегодняшнего упрощения всего и вся я перестал сердиться на этот трогательный рудиментарный снобизм. Он даже стал меня умилять. С грустной улыбкой вспоминаю я первое свое знакомство с одним прекрасным русским кинокритиком, постоянным автором «ИК». В литературном собрании, где выпивал и он, мы с подругой заспорили — существует будущее или нет? Только в очень пьяном и очень русском застолье возможна такая полемика с девушкой в четвертом часу утра. Разбудили кинокритика (он спал в салате).
— Как по-твоему, — спросил я в упор, — будущее есть или нет?
— В онтологическом смысле или в гносеологическом? — пробормотал он.
Так держать!
Будет жить
1. Путешествие с мертвецом
Почти одновременно вышли к зрителю две комедии — «Номер 13» во МХАТе, в смешной и ни на что более не претендующей постановке Владимира Машкова, и «Второстепенные люди» Киры Муратовой, по-своему ничуть не менее забавные. История в обоих случаях рассказывается очень старая: дураки прячут труп.
Собственно, «путешествие с мертвецом», как и все великие сюжеты, сначала трактовалось как трагедия (скажем, в «Старухе» Хармса) и уж только потом как фарс (в гомерически смешном и столь же идиотском фильме Клода Лотнера «Никаких проблем», в начале 70-х попавшем в советский прокат). В российском кино последнего десятилетия, которое сейчас представляется мне в виде одной бесконечной ленты по сценарию Ренаты Литвиновой в постановке Ивана Охлобыстина с Качалиной и Сухановым в главных ролях и с саундтреком «Брата-2», в этом самом российском кино трупов вообще было больше, чем живых, и мертвого больше, чем живого. Штамп всегда мертв, и уж тем более мертв постмодерн — попытка воспроизвести тот же штамп с огромными понтами, в твердой уверенности, что только он и имеет право на существование. На протяжении последних десяти лет мертвые хватали живых. Теперь этот период всевластия мертвечины странным образом кончился (и уж, конечно, не Путину благодаря; к творческому кризису, допустим, Тарантино или Тодоровского-младшего Путин никоим образом не причастен). Сегодняшнее российское кино находится в стадии изживания трупаков, а страна — в стадии преодоления перманентного умирания, каковое было ее основным занятием в конце века.
С трупом надо что-то делать, его надо куда-то деть, он не вызывает уже никаких сакральных чувств, не говоря уж об элементарной жалости, он просто мешает. В общем, ситуация трагикомическая. Абсолютно живой фильм Муратовой и не менее живой, хотя и аляповатый спектакль Машкова — как раз об этой ситуации: оба интуитивно, не сговариваясь, фиксируют главное настроение нового времени. Все выглядит тем оптимистичнее, что труп в конце концов оказывается живым.
Вот это меня, собственно, и занимает: что за труп прятали и почему он ожил?
Первая и самая дешевая версия заключается в том, что все это время мы все как с писаной торбой носились с трупом нашей прежней жизни и нашей прежней Родины. Все это надо было куда-то приткнуть, все это висло на нас мертвым грузом, и именно попыткой как-нибудь разобраться с покойником выглядело скучное русское кино 90-х. Мертвеца трахали, раздевали, потрошили, умащали благовониями, закапывали, сажали на трон, укладывали в мавзолей, то есть подвергали примерно тем же взаимоисключающим манипуляциям, что и в спектакле, и в фильме. Но он никуда не девался, и жизнь наша в его присутствии была невозможной, даже когда его запирали в шкаф.