Статьи из журнала «Крестьянка»

Катаев и Олеша в молодости называли такой тип «таракуцки». И в самом деле — они кругленькие, веселенькие с виду, у них крепкие ножки-тумбочки. Никогда не мял активистку, но думаю, что грудь должна быть твердая. Щеки, во всяком случае, как у куклы Гали из нашего советского детства: была такая кукла Галя с льняной косой, с голубыми, навыкате, моргающими зенками, со сложным выражением злобного счастья на оранжевом лице. Иногда, правда, активистки бывают прыщавы, прыщики располагаются обычно вокруг крыльев носа, иногда на верхней губе. На лбу — редко. Лоб всегда гладкий, без единой морщины, — там пластмасса уже переходит в мрамор. Ни одна мысль сроду не омрачала эту гладкость, ни одно сомнение не затуманивало — чистый алебастр. Иногда я всерьез задаюсь вопросом: почему они всегда женщины, почему мужской тип активиста гораздо менее распространен, если вообще встречается? То ли у мужчин, как полагают всякие консерваторы от Эволы до Лимонова, все-таки есть нравственный стержень, не позволяющий падать слишком низко (отставить фрейдистские интерпретации насчет стержня); то ли мужчине стыдно слишком уж выстилаться под господствующую идеологию; то ли, наконец, такая ниша попросту не предусмотрена в социуме — поскольку клеймить должна именно женщина, она же будущая мать?! Здесь, мне кажется, корень зла: в любой тоталитарной системе палаческие и заклеймительные функции обязана осуществлять девушка, лучше бы юная. Иногда они остаются юными до старости, как публицистка «Комсомольской правды» Елена Лосото: она в семидесятые очень ярилась на темы патриотизма. Писала статьи «Во что рядится чванство» и «Не обеднеем!» (последняя была ответом на робкий вопрос одной девочки, почему у нас, при всех наших совершенствах, не очень хорошо с модной одеждой и легкой промышленностью; Лосото доказывала, что не в одежде наша сила). Во что бы Лосото ни оделась, я всегда домысливал на ней красный галстук, он овевал ее незримым светом, и я был не одинок — почему-то все так ее и воспринимали. Если она сейчас меня читает, пусть знает, что в детстве я со многими ее тезисами соглашался и вообще считал талантливым публицистом, да и сейчас считаю: умудрилась же она запомниться! Так клеймить не умел ни один мужик. И вообще, мне кажется, женское клеймение — более мощный инструмент: если женщина тебя корит — значит, ты действительно урод, ниже падать некуда. У Пелевина в «Затворнике и Шестипалом» точно придуман отряд негодующих Матерей, которые выскакивают по первому требованию начальства и громко кудахчут на отщепенцев. Матери — примета истинно советского социума: обязательно был передовой отряд активисток, которые негодовали на отступника за недостаточно активное выполнение плана, слишком частые перекуры или нежелание служить в СА. Этот опыт использован «Нашими», где практически все девушки — активистки. Их легко опознать по румянцу, лексике и праведному, оргиастическому гневу.

Лексика, кстати, действительно своеобразная: они очень любят слово «предательство» и употребляют его по любому поводу. Не завидую их возлюбленным: вовремя не позвонил — предательство. Выпил — предательство вдвойне. Не пришел ночевать — подрыв боеспособности Отечества! Как так? А вот так: ты там шлялся неизвестно где, а я здесь всю ночь мучилась, волновалась и теперь буду хуже работать, от чего боеспособности Отечества произойдет прямой урон. Понятно? Не слышу, громче! (разражается рыданиями). Интересно, впрочем, вот что: мужчина-тряпка, покорный, принадлежащий им со всеми потрохами, — им тоже неинтересен. Здесь какой-то странный психологический излом — ведь именно покорности они и добиваются, только к этому и стремятся; а впрочем, ничего странного. Они ведь становятся активистками не только по физиологической предрасположенности: когда-то однажды, в детстве, еще в детсаду, они увидели триумф грубой силы в чистом виде. И, не получив в детстве должной родительской прививки (родители у них, как правило, либо в ссоре, либо много работают — короче, недолюбливают, недовоспитывают), эти несчастные девочки верят: сила — право.

Надо быть таким, как вот этот, страшный, грубый. Только силу они и чтут по-настоящему, только за ней и тянутся на толстеньких ножках, на цыпочках, — и верят не тем, кто добр, талантлив или красив, а тем, кто груб, циничен и страшен. Кстати, очень часто активистки влюбляются в насильников: не обязательно в тех, кто изнасиловал их лично, но в тех, кто проявляет к этому наибольшую склонность, к тем, кто понятия не имеет о нежности. Преданность в мужчине для них невыносима: им годится только тот, кто прибьет, и чем крепче — тем лучше. Была одна такая выдающаяся активистка в Союзе писателей, большая патриотка и ревнительница идеологической чистоты, у которой я однажды прочел такое четверостишие (это любовная лирика была):

В глуши, в лесу, под вой метели
Как русским бабам не желать,
Чтоб обнял — косточки хрустели,
А поднял — звезд не обобрать?