Русские папы и мамы убеждены, что с мальчиками иметь дело безопасней всего. От них не бывает серьезного ущерба, они мало способны к систематической работе и не умеют долго концентрироваться на рутинных занятиях. А потому опасность они представляют в единственный момент, в точках перелома, примерно раз в сто лет, — но тогда все рухнуло бы и без них. Правда, русский мальчик считает такое крушение своей личной заслугой — но он ведь и рассвет считает личной заслугой, и дрожь листьев осины, как русский еврейский мальчик Гордон в «Докторе Живаго». Мы-то понимаем, что осина трепещет сама, и государство — тоже.
Люблю ли я русского мальчика? Нет, я его терпеть не могу — хотя бы потому, что он отказывает всем живым (и особенно всем взрослым) в праве на честь и совесть. Жалею ли я его? Да, безусловно. Я отлично понимаю, что он компрометирует собою и свободу, и правду, и героизм — потому что смешивает все это с невыносимым фанфаронством. Но почему-то бессмертие этого типа — одна из немногих черт русской реальности, заставляющая меня смотреть в будущее с оптимизмом. Почему? Да потому, что плохое у нас обычно побеждается худшим, и на смену фанфарону-позеру с совестью, а то и террористу с сентиментальностью может прийти фанфарон без совести и террорист без сострадания.
К счастью, самомнение русского мальчика совершенно неистребимо. Это взрослым тут что-нибудь угрожает. А дети бессмертны.
Федин беден