Статьи об Илье Кабакове

Мы живем в эпоху, начало которой положилa победоноснaя художественнaя революция двадцатого столетия – триумф авангардных движений, провозгласивших и воплотивших в социальную реальность полное равенство всех форм искусства. Сегодня уже никто бы не смог заново вернуться к нормативным критериям оценки искусства. Любые такие критерии, равно как и основанные на них иерархии, обнаружили свою несостоятельность – и не вызывают у нас доверия. Однако, несмотря на все первоначальные обещания, эпоха полного равноправия всех форм искусства и связанной с ним неограниченной свободы художника делать все, что он пожелает, так и не наступила. Авангард победил, но возможность общественного непризнания грозит художнику сегодня, как и прежде. Более того, эта угроза даже усилилась, поскольку в отсутствии четких критериев оценки она стала непредсказуемой. Сегодня художник вынужден работать в ситуации разрыва между формальным равенством всех форм искусства и их фактическим неравенством, зависящим от общественных условий, экономических процессов и личной биографии художника. «Альтернативная история искусства», проект которой определяет живопись Кабакова последних десятилетий, служит отражением этого разрыва и в то же время делает его своей центральной темой. При этом Кабаков держит в поле зрения и утопический горизонт равенства всех формальных и цветовых комбинаций, и «реалистичную» оценку исторических фактов, свидетельствующих о доминирующем положении тех или иных художественных позиций и стилей.

В конце семидесятых годов фигура современного художника стала главной темой искусства Кабакова. Стремление отрефлектировать общие условия художественного производства в самом произведении искусства вообще типично для искусства шестидесятых – семидесятых годов. Чаще всего такая рефлексия принимает форму критики институций. Предметом критического анализа становятся все аспекты художественной системы: художественный рынок, музей, критика и т. д. В отличие от этого хорошо известного типа институциональной критики, Кабаков концентрирует внимание не на художественных институциях, а на положении отдельного художника – причем художника «нормального», усредненного, каких в нашем мире миллионы. Когда мы оперируем понятием «искусство», мы обычно имеем в виду искусство «хорошее», успешное, признанное обществом. В этой связи мы часто прибегаем к оппозиции «искусство/неискусство», имея в виду, что простые вещи нашего мира должны быть приняты в музей на правах искусства или, наоборот, что искусство должно вырваться из музея и внедриться в реальность. Однако между понятыми таким образом искусством и неискусством располагается территория «простого», банального, усредненного искусства. Такое искусство не попадает в музей, но в то же время оно не является частью так называемой реальности. Оно образует поэтому зону, оказывающуюся вне поля зрения доминирующегo типа художественной рефлексии. Как раз этой темной зоне оставшегося неизвестным, ненужного и забытого и принадлежат биографии художников-героев Кабакова вместе с их искусством.

Герои Кабакова всерьез поверили в равенство всех форм искусства, приняли провозглашенное авангардом освобождение художника как исторический факт и с надеждой направили свое искусство на то, чтобы действительно обеспечить современному художнику право делать то, что ему лично нравится. Эти художники стали жертвами историческoй эпохи, последовавшeй за авангардным, революционным освобождением искусств, – подобно советским людям, ставшим узниками режима, сформировавшегося в результате освободительной социальной революции. Не случайно Кабаков, хотя он работает с темой, для нашего времени универсальной и релевантной для художников всего современного мира, тем не менее на уровне формального языка своего искусства апеллирует главным образом к двум, на первый взгляд совершенно разным, традициям советской живописи – супрематизму и социалистическому реализму. Конечно, причину этого выбора в первую очередь следует искать в биографии Кабакова: с этими формальными методами он был знаком с юности. Но подобный выбор имеет под собой и более глубокие основания. Одно из них я уже называл: это определенная аналогия между положением гражданина постреволюционного советского государства и положением художника в контексте современной художественной системы, источником которой послужила художественная революция XX века. Существует, однако, еще более интересная и глубокая причина того, каким именно образом Кабаков использует традицию советской живописи в собственных работах.