Статьи, речи, приветствия 1931-1933

…Нужно дать материал в живой обработке — острее, веселей, сатиричней. И нужно не отставать от злобы дня.

Не надобно брезговать курьёзом и анекдотом. Из ничтожных фактов всегда можно сделать большие выводы. В Ленинграде на заводе «Красный выборжец» добывают чистейшее золото из хлама — в буквальном смысле этого понятия, из отбросов, которые накапливались на дворе завода десятилетиями.

Так можем поступать и мы…

О прозе

Прилагаемые заметки рассчитывают на внимание к ним со стороны товарищей литераторов и критиков. Заметки эти — результат долговременных наблюдений над процессом роста нашей литературы и, вместе с этим, — над процессом засорения её словесным хламом.

Мне кажется, что второй процесс принимает размеры угрожающие и что я обязан выступить с доказательствами этого факта. Почему — я? По праву квалифицированного работника с долголетним стажем в его «мастерстве» и потому ещё, что наша критика учит думать, но не учит делать. Я нахожу, что наша критика — недопустимо односторонняя. Занимаясь почти исключительно преподаванием социально-революционной педагогики, она не учит молодых литераторов мастерству. Если преподаватель архитектуры ограничится только преподаванием «Строительного устава», он не научит учеников строить. Он должен знакомить слушателей с учением о сопротивлении материала, о добротности его, о его болезнях и уродствах и т. д.

Основным материалом литературы является слово, оформляющее все наши впечатления, чувства, мысли. Литература — это искусство пластического изображения посредством слова. Классики учат нас, что чем более просто, ясно, чётко смысловое и образное наполнение слова, — тем более крепко, правдиво и устойчиво изображение пейзажа и его влияния на человека, изображение характера человека и его отношения к людям. Критика недооценивает значение слова как основного материала литературы; ниже я попытаюсь доказать, к чему это ведёт и как вредно влияет на молодых литераторов, позволяя им писать неряшливо, неосмысленно, даже безграмотно, а — в общем — с полным отсутствием уважения к читателю.

Полагаю, что следует сказать несколько слов о читателе в прошлом, а также и о правах современного, советского читателя.

Лет за сорок — за тридцать до наших дней, когда в литературу входили новички, люди моего поколения, читатель был крайне разнороден и неясен. Физически он, разумеется, ощущался как существо вполне реальное и человекоподобное, а психологически являлся существом загадочным. Литература и вообще искусство служило основной его духовной пищей; искусство же строения культуры занимало только его «ум и мечты», — практическое строительство запрещалось начальством, да кроме этого, большинство читателей не ощущало внутреннего стремления к строительству новых форм жизни. Читатель веровал, что процесс социальной эволюции — непрерывен, что капитализм — явление всё ещё прогрессивное и что если в безобразнейший и грязный хаос жизни постепенно вводить маленькие реформы, то всё пойдёт как по маслу в этом «наилучшем из миров». Веровать так он, старый читатель, не перестал и по сей день, когда капитализм наглядно обнаружил свою дряхлость и цинически не скрывает реакционных намерений своих «прекратить эволюцию», повернуть жизнь в прошлое, назад века на два, на три. Но это, характерное для бывшего русского читателя, верование выяснилось только в свете марксистской критики действительности, а окончательно ясным стало лишь после Октябрьской революции.

В «доброе старое время» читатель относился к писателю благосклонно, снисходительно похваливал или порицал его и вообще «давал себя знать». Однако узнать и понять его истинное отношение к литературе было крайне трудно. Мешала этому всеядность читателя, — всеядность, которую он и наиболее красноречивые критики именовали «широтою мировоззрения». Эта широта считалась обязательной для всех приличных людей и оценивалась как главнейшее качество подлинного интеллигента. Это очень удобная для жизни штука — широта. Она обладает фантастической ёмкостью: будучи весьма сродной пустоте, она, в то же время, не мешает «заблудиться в трёх соснах», например: я, мир, бог; или: я, любовь, омерть; или: я, народ, государство. Она является как бы складом различной старины, музеем изжитых, уже лишённых смысла, но всё ещё «красивых» фактов и анекдотов, она помогает не замечать в отжившем хламе того, что ещё живёт и требует уничтожения. Эта широта старого читателя похожа на облако, которое, не давая дождя, затемняет солнце. У многих она вызывала пресыщение «духовной пищей», и тогда из неё вытекают такие афоризмы, как, например: «Всё суета сует и томление духа», «Кто умножает познание — умножает скорбь», «Так было — так будет» и прочие подобные успокоительные премудрости.