Статья Пятая (ЛП)

Я быстро переоделась, убедилась, что ботинки сидели плотно на случай, если нам придется быстро уходить, и поглядела в зеркало на свои волосы. Их длина шокировала меня. С тех пор как Чейз постриг меня, я еще не успела привыкнуть к своему отражению. Сейчас, когда волосы были мокрыми, я видела неровность прядей в тех местах, где нож Чейза чуть соскальзывал. Хмурясь, я опустилась на колени у рюкзака, чтобы поискать резинку для волос, и мои руки замерли у наружного кармана.

Почему Чейз не позволял мне рыться в сумке? Он всегда настойчиво сам доставал то, что мне было нужно. Должно быть, он что-то прятал.

Я взглянула на дверь, волнуясь, что он мог прийти и проверить, как я. Прислушавшись, я уловила только звуки того, как Ронни играл со своими игрушечными грузовиками в гостиной. Тогда я расстегнула широкую медную молнию.

Сверху лежала одежда, которая была аккуратно свернута, чтобы занимать меньше места. Ткань по большей части так и оставалась влажной после того, как рюкзак на днях намок. Под одеждой я нашла свою резинку для волос, которую автоматически надела на запястье, а также спички, фонарик, внушающую ужас дубинку, пластиковую упаковку мыла и другие туалетные принадлежности. Затем я наткнулась на пластиковую косметичку с застежкой-молнией, наполненную деньгами. Пока я проглядывала купюры, у меня отвисла челюсть. Одни двадцатки. Почти пять тысяч долларов. Как долго Чейз копил?

Моя рука уткнулась в кое-что еще. Проспект Статута, обернутый вокруг чего-то прямоугольного и твердого и перетянутый резинкой. Она легко снялась, бумага развернулась, и из-под нее показалась книга в мягком переплете, распухшая от заложенных между страницами листов бумаги.

Моя сердце забилось о грудную клетку. На потертой обложке значилось: "Франкенштейн".

* * *

- А что такого в этой книге? - Его голос звучал нежно дразняще.

Я отложила ее на туалетный столик с стала смотреть, как Чейз ходил по моей комнате. Он осторожно брал в руки некоторые вещи. Ставил их обратно. Аккуратно протирал их, если оставался отпечаток. Теперь, после Войны, он не понимал, что делать с собственностью.

- Мне она нравится. А что не так?

- Просто забавный выбор, - сказал он теперь с еще большим интересом. - Она как-то не совсем... девчачья, я бы так сказал. - Он рассмеялся.

- Ее написала женщина.

- Женщина, которой нравятся монстры.

- Может быть, они и мне нравятся. - Я спрятала улыбку.

- В самом деле? - Чейз прищурился, глядя на меня. Он сел на кровать рядом со мной и, будучи непривычным к матрасам, немного поерзал, затем улыбнулся, как ребенок.

- Но он же на самом деле не монстр, - сказала я. - Это другие делают его таким, потому что он отличается от остальных. Знаешь, это грустно. То, как тебя могут разорвать подобным образом. То, как ты пытаешься делать то, что правильно, но не можешь.

"Это как когда я говорю Рою, чтобы он не прикасался к маме", - едва не добавила я и почувствовала, как к щекам прилила краска.

Он наклонил голову, его глаза уставились внутрь меня, и мне показалось, что он видел меня насквозь так, как еще никто раньше. Но в то же время я почувствовала себя в безопасности: знала, что он никогда не расскажет, что нашел здесь. Его пальцы переплелись с моими.

- В твоих словах одиночество, - сказал он.

* * *

Я открыла книгу и бережно развернула сверток бумаг, две из которых были салатового цвета. Это были официальные документы, сообщающие, что дом его родителей переходил к единственному выжившему члену семьи, Чейзу Дженнингсу. Меня огорчила мысль о его бремени.

Следующие бумаги, которых было около тридцати, были очень тонкими и такими хрупкими, чтобы порвались бы, разверни я их быстрее. Мое сердце стало биться чаще. Я узнала бумагу... почерк.

Это были мои письма. Те, которые я писала Чейзу, когда его призвали в МН. Я развернула несколько из них, зная, что нужно спешить, но не в состоянии запретить себе убедиться, что письма реальны. Я перечитала свою бессмысленную болтовню: наши с Бет дела, учебные занятия, разговоры, которые были у нас с мамой. Слова возбудили поток ностальгии. Твердый кухонный стол, и запах ванильных свеч, и я, сижу и пишу по ночам. Беспокоюсь за него. Тоскую.

Кое-что об этом и писала. Говорила ему, что скучаю. Что с нетерпением жду от него вестей. Что постоянно о нем думаю. Каждое письмо я заканчивала следующими словами: "С любовью, Эмбер", и они были правдой. Я любила Чейза Дженнингса.

Я подумала о том, как он прижал меня к себе снаружи, и задалась вопросом: люблю ли его до сих пор.

Эта мысль заставила мое сердце сжаться в замешательстве. Он выводил меня из себя своим непостоянством. Пытался руководить мной, излишне опекал меня, не говорил ничего конкретного. Никто не беспокоил меня так, как он.

И я знала: это потому, что никто не значил для меня больше. Кроме мамы, но моя любовь к ней отличалась от того, что я испытывала к Чейзу, как потребность в кислороде отличается от потребности в воде.