Статиръ

Вот мы и спустились по древу Русского Слова до самых его корней, в летописное время. ХI век, Киевская Русь. Трудами игумена Никона составлен «Первый Киево — Печерский свод» летописей, которые положили начало нашей словесности. А что же автор их, Никон? Бежал от гнева князя Изяслава в далекую Тмутаракань…

Тартуский книжник ХХ века Юрий Лотман говорил, что в Древней Руси авторитетность текста удостоверялась мученической биографией его создателя. Проще выразился вечно актуальный сатирик Салтыков — Щедрин: «Русская литература возникла по недосмотру начальства».

Как солнце в полярной мгле, пробивался свет разума, просвещение, крестным был путь Слова на Руси. И кажется, долгие века мрак невежества освещался не столько светом мысли, сколько пламенем сжигаемых рукописей.

А не так ли оно было и на всей Земле, во все времена? — спросите вы. Неужели Русь — исключение?

Разве не побывал трижды за тюремной решеткой современник Ивана Федорова и Максима Грека — Мигель Сервантес, писавший своего «Дон Кихота» в севильской тюрьме? И автор «Божественной комедии» Данте не был дважды приговорен к смерти и не бежал из родной Флоренции? И любимый учитель отца Потапа из Византии, святой Иоанн Златоуст, тоже был сослан властями за свои идеалы и неустрашимые обличения, через год из страха перед народом возвращен, а потом снова отправлен в ссылку.

А в классическом Риме — иначе? Изгнан и убит красноречивый Цицерон, десять лет пробыл в изгнании, где и умер, певец любви Овидий. И эпохой раньше, в древней Греции, — не то же? Подвергнут изгнанию трагический гений, автор «Прикованного Прометея» — Эсхил, величайший мудрец Сократ приговорен к принятию яда.

Даже и сам легендарный Орфей, очаровавший пением богов и людей и укрощавший стихии природы, был растерзан менадами за непочтение к Дионису… Миф, скажете вы, сказка! Да, миф, который мудрее голой правды, потому что в нем больше, нежели правда, — истина!

Превозлюбленный читатель, Божественных словес рачитель, как сказал бы отец Потап Игольнишников, возьми в десятиструнные длани свои Священное Писание, Библию, величайшую книгу, перед которой, благоговея, молясь, преклоняются целые народы и на которой, как на незыблемой скале, покоится храм христианской цивилизации. Плачевна судьба ветхозаветных пророков. За что был распят сам Иисус, как не за свое Слово, хотя и устное — святое предание, а не святое писание. Апостол Лука, по сказаниям, умер мученической смертью, автор другого Евангелия, Матфей, сожжен в Эфиопии. А любимый ученик Христа, Иоанн, после истязаний у Латинских ворот Рима и попыток убить его ядом и кипящим маслом, сослан на остров Патмос за Слово Божие, где и возник его нетленный «Апокалипсис» — видения о конечных судьбах мира.

«В начале было Слово, И Слово было у Бога, И Слово было Бог… В нем была жизнь, И жизнь была свет человеков». Так начинается Евангелие от Иоанна.

Нам не дано знать, откуда взялся этот свет и кто первый зажег его во вселенной, но чередой мерцающих свечей исходит Слово–свет из глубины времен.

А дальше Иоанн Богослов произносит слова, может быть, самые прекрасные из сказанных человеком: «И свет во тьме светит, И тьма не объяла его».

Эти слова дышат надеждой для нас, как дышали и для отца Потапа Игольнишникова, когда он возжигал свою свечу в той мерцающей в веках цепочке Слова–света.

Хотя познал он на себе в полной мере и другое, тоже предреченное Иоанном:

— Кто же ты? Что ты скажешь о себе самом?

— Я глас вопиющего в пустыне.

«Трудился же я так полторы годины. И о том единому Богу известно, как люто оскорблял меня враг через досады человеческие. Те, которых я прежде любил душевно, и они меня, и премного от меня по моей силе облагодетельствованы были, — и те на меня вооружились завистью и порицанием, и всяким злословием. И так бедную и непостоянную мою душу возмущали и нетвердый разум мой колебали… Зело невежества исполнены жители страны сея, как я и прежде сказал. Многие меня укоряли, и порицали, и сопротивлялись мне, и посмеивались, и всякими обидными именами называли; всем я был в претыкание 1. Мало было у меня истинных любителей, но едва не все ненавистью дышали!

А впрочем, пусть, кто хочет, меня порицает, пусть укоряет, пусть смеется! Если меня по праву поносят — грехи мои очищают, если же втуне — награды венец мне сплетают. На то я родился и позван был… Если кто, завистью дьявола наущен, и огню предаст мою книгу, то верую, если угодно Богу, труд мой незабвен у него будет, но Он его в воню 2 небесного благоухания примет, а меня со второнадесятым 3 делателем причастия сподобит. А я с губителем труда моего буду судиться в день страшного испытания, пред нелицемерным Судиею, у Него же нет пристрастия».