Статист

— Теперь я хорошо понимаю, что чувствовали белые офицеры, оказавшиеся в эмиграции. Только они на чужбине терпели унижения, а я на родине, за которую кровь проливал свою и чужую.

— Ладно, не заводись, — зная характер соседа, почти ласковым тоном сказал хозяин. — Честно заработанные чаевые — это не унижение, а прибавка к заработку за хорошо сделанную работу. Мне вон тоже иногда сверх того, что прошу, делают прибавку. Если отказываюсь, то обижаются люди. Я к ним с душой — и они ко мне так же. Так что хватит заниматься самоедством. Наливай! Как раз Жанкина картошка будет кстати.

— Нет, не надо, — запротестовал Роман. — Я тут нарезки принёс. — Он достал из кармана спортивной куртки свёрток и стал искать, куда его пристроить среди хаоса из запчастей и инструмента.

— А пойдём-ка, брат, на кухню, — предложил Кулибин. — Чувствую, разговор у нас не на один час.

Гость не стал возражать. К колбасной нарезке были добавлены солёные огурцы и несколько кусочков ржаного хлеба — пшеничный Кулибин не признавал. По праву хозяина наполнив рюмки коньяком, он спросил:

— За что пьём?

— Давай просто выпьем — и всё, — сказал Роман и опрокинул содержимое рюмки в рот.

Хозяин квартиры с грустью посмотрел на него, покачал головой и тихо произнёс:

— Тогда за тебя, Рома.

Выпив коньяк, он уже веселее добавил:

— А хороший коньячок-то! Уже и не помню, когда такой пил. Надо немедленно повторить, тогда, может, вспомню. Наливай, Ромка!

После второй рюмки разговор начал налаживаться.

— Напрасно ты, Рома, грустишь, — говорил Кулибин. — Ну турнули тебя из армии, ну Люська твоя сбежала — туда ей и дорога! Но жизнь на этом не закончилась. Моя вон тоже от меня драпанула — и что? Думала, побегу за ней. Ага, щас! Всё брошу, шнурки поглажу и на пузе проситься приползу! Не будет этого! Даже Жанка моя понимает, что мамка неправа. Я ведь не пропойца какой-нибудь, не гуляка! Чего ещё этим бабам надо?

— Ты у меня спрашиваешь? — удивился Роман. — У Верки своей надо было спрашивать. Моя Людмила мне честно сказала, что жизнь с таким идиотом, как я, её не устраивает. — Он ненадолго задумался, похрустел огурцом, отщипнул маленький кусочек хлеба, обмакнул его в соль, отправил в рот и произнёс свои мысли вслух: — А я даже где-то её понимаю. Нам уже за тридцать перевалило, а детей нет. Какие там дети при моей работе? Вечные командировки, госпиталя, переезды. Я благодарен ей хотя бы за то, что мать мою она до последнего досматривала.

— Это правда, — согласился Кулибин. — Она ждала, что ты на похороны приедешь, но ты не смог. А она после поминок мне вот тут на кухне сказала: «Теперь я свободна, Фёдор Петрович». Положила на стол ключи от квартиры и ушла. Да я писал тебе про всё про это.

— Ладно, не будем о грустном, — Роман потянулся к бутылке, наполнил рюмки. — Давай лучше выпьем за них, за бывших наших жён. Пусть им живётся лучше, чем нам.

— Да я ничего против них не имею! Пусть живут! Но должны же они понимать, что у мужика могут быть свои причины на те или иные поступки. Ты ведь не от хорошей жизни не смог приехать на похороны матери. Могла же Люська это понять! Дождалась бы, поговорила, а потом поступай как знаешь.

— Я в это время был в аду на другом континенте. О смерти матери мне смогли сообщить спустя неделю. А письмо твоё мне переправили только через месяц, когда мы были уже на базе. И хватит об этом. Давай лучше помянем мою матушку.

— Это правильно! — с живостью согласился Кулибин, поднося рюмку к губам, одновременно крестясь. — Царствие небесное. Святым человеком была Анна Васильевна.

Они некоторое время молчали, закусывая коньяк солёным хрустящим огурцом и думая каждый о своём. Потом хозяин, желая перевести разговор в другое русло, наполнил рюмки и сказал:

— Ничего, Рома, жизнь продолжается. Не всё так плохо. Я так понимаю, ты нашёл постоянную работу. Скоро привыкнешь, станешь на ноги, а там, гляди, женишься — дети пойдут… И забудешь ты все свои неприятности, как страшный сон.

— Да не по душе мне такая работа, — поморщился Роман. — Что я, мальчик на побегушках? Вот сегодня моя работа заключалась в том, чтобы съездить в аэропорт, получить букет цветов из Голландии и отвезти какой-то бабе на Театральную. Представляешь, как люди с жиру бесятся? Понятно, что чаевые для них — тьфу! Так же, как и я, как и кто-то другой. Был бы мужик, я бы засунул ему эти чаевые куда следует, а то женщина, да к тому же красивая и вежливая.

— Одичал ты там на своей службе. Уже больше года, как на гражданке, а не привыкнешь всё никак. На лбу у тебя не написано, что ты офицер — белая кость, голубая кровь. Женщина поблагодарила тебя за работу, за то, что ты принёс ей вместе с цветами хорошее настроение. А ты: «с жиру бесятся»! Есть деньги, значит, могут себе позволить такую роскошь. А не нравится эта работа, чего ж соглашался?