Статский советник

— Пара пустяков, как же! Ты выстрели, попробуй. Я когда на плацу фон Боку в упор шандарахнул, у него глазенапы из орбит выскочили, ей-богу! Два таких красных шара. Долго потом по ночам снилось. Просыпался весь в холодном поту. Пара пустяков…

Грин подумал: а Шверубович с растекающимся лицом тебе не снится?

— Ничего, если ради дела, то можно, — решительно заявил Снегирь, побледнев и тут же, без всякого перехода, залившись краской. Ему и прозвище досталось из-за вечного румянца и светлого пушка на щеках. — Ведь он, гад, своих предавал.

Снегиря Грин знал давно, много дольше, чем остальных. Особенный был мальчик, драгоценной породы. Сын повешенного цареубийцы и народоволки, умершей в каземате от протестной голодовки. Рожден от невенчанных родителей, в церкви не крещен, воспитан товарищами отца и матери. Первый свободный человек будущей свободной России. Без мусора в голове, без мути в душе. Когда-нибудь подобные мальчики станут самыми обычными, но сейчас он был такой один, ценнейший продукт мучительной эволюции, и поэтому Грину очень не хотелось брать Снегиря в группу.

А как не возьмешь? Три года назад, когда Грин после побега с каторги долгим, кружным путем двигался вокруг света домой — через Китай, Японию, Америку, — пришлось задержаться в Швейцарии. Сидел без дела, ждал эстафеты через границу. Снегиря же только-только переправили из России, где арестовали его очередных опекунов. В Цюрихе заниматься пареньком было некому. Попросили Грина, он согласился, потому что никакой другой пользы партии в то время принести не мог. Эстафета задерживалась, потом вовсе провалилась. Пока наладили новую, миновал целый год.

Почему-то мальчишка был Грину не в тягость, даже наоборот. Может, оттого, что впервые за долгое время пришлось заботиться не обо всем человечестве, а об одном человеке. Даже не человеке еще, недоростке.

Однажды, после серьезного, обстоятельного разговора, Грин дал воспитаннику обещание: когда Снегирь подрастет, приобщить его к своей работе, чем бы в ту пору Грин ни занимался. Боевой Группы тогда еще и в помине не было, а то бы такого не пообещал.

Потом вернулся на родину, занялся делом, о мальчугане вспоминал часто, но про обещание, конечно, и думать забыл. А два месяца назад в Питере, на конспиративной квартире, привели к нему Снегиря — познакомьтесь, товарищ Грин, молодое пополнение из эмиграции. Снегирь смотрел обожающими глазами, про обещание заговорил чуть не с первой же минуты. Деваться было некуда — отказываться от своего слова Грин не умел.

Берег он пока мальчика, до дела не допускал, но вечно так продолжаться не могло. В конце концов Снегирь уже взрослый, восемнадцатый год. Грину на железнодорожном мосту было столько же.

Еще не сейчас, сказал он себе минувшей ночью, когда готовились к акции. В следующий раз. И приказал Снегирю отправляться в Москву — якобы проверить связь.

Цвета Снегирь нежного, персикового. Какой из него боевик. Хотя бывает, что из таких истинные герои и получаются. Надо бы устроить парню боевое крещение, но не с казни же изменника начинать.

— Никто никуда, — веско сказал Грин. — Всем спать. Я сторожу первый. Через два часа Рахмет. Разбужу.

— Э-эх, — улыбнулся бывший корнет. — Всем ты, Грин, хорош, только скучный. Тебе бы не террором заниматься, а в банке служить, счетоводом.

Но спорить не стал, знал, что бесполезно.

Бросили жребий. Рахмету выпало спать на кровати, Емеле на диване, Снегирю на свернутом одеяле.

Минут пятнадцать из-за двери спальни доносились голоса и смех, потом стало тихо. Тогда из кабинета выглянул хозяин, блеснул в полумраке золотым пенсне, неуверенно пробормотал:

— Добрый вечер.

Грин кивнул, но приват-доцент не уходил.

Тогда Грин счел нужным проявить учтивость. Все-таки неудобство человеку, да и риск. За укрывательство террористов дают каторгу. Сказал вежливо:

— Знаю, Семен Львович, стеснили. Потерпите — завтра уйдем.

Аронзон мешкал, будто не решался что-то спросить, и Грин догадался: хочет поговорить. Известное дело — интеллигент. Только дай начать, до утра не остановится.

Ну нет. Во-первых, вступать с непроверенным человеком в отвлеченные беседы незачем, а во-вторых, есть серьезный предмет для обдумывания.

— Мешаю вам, — он решительно поднялся. — Посижу на кухне.

Сел на жесткий стул, подле занавешенного шторкой входа (уже проверял — служанкина каморка). Стал думать о ТГ. Наверное, в тысячный раз за минувшие месяцы.

* * *

Началось всё в сентябре, через несколько дней после того, как подорвался Соболь — бросил бомбу в Храпова, когда тот выходил из церкви, а снаряд угодил под бровку тротуара и все осколки полетели в мотальщика.

Тогда и пришло первое письмо.

Нет, не пришло, обнаружилось. На обеденном столе, в квартире, где в ту пору размещалась Боевая Группа и куда имели доступ очень немногие.

Не группа — одно название, потому что из боевиков после гибели Соболя остался только Грин. Помощники и связные не в счет.