Статус человека

Он посмотрел на Испанца, стоявшего широко расставив ноги и с трудом удерживающего на локтях два тяжеленных ствола, и положил руку ему на плечо.

— Идем.

Испанец что-то разъяренно прорычал в ответ сквозь сцепленные зубы и отрицательно помотал головой.

Льош вздохнул и, повернувшись, зашагал к драйгеру.

Могилу, неглубокую, сантиметров сорок, уже выкопали, а Портиш соорудил крест — две корявые палки, перевязанные какой-то лианой. Хоронили Энтони молча. Только когда Льош с Кириллом осторожно опускали тело Энтони в могилу, Лара тихо проговорила:

— Что же мы его так, голого… Хоть бы веток подстелить. Микчу, сопя, опустился перед могилой на колени, аккуратно сложил руки Энтони на животе и двумя пальцами закрыл ему глаза. Затем оторвал кусок полы от своей рясы и прикрыл им лицо.

Поставили крест и могилу стали осторожно засыпать землей, И в лесу'вырос могильный холмик. И была тишина. Неземная, без щебетания птиц, шелеста листвы, и даже паутина не звенела. И все стояли вокруг могилы, опустив руки, и молчали. И нечего было сказать. И тогда Микчу снова опустился на колени перед свежезасыпанной могилой, выудил откуда-то из-под рясы замусоленный молитвенник и раскрыл его.

— Domine exeudi vocem meam…[1] — сладким тягучим фимиамом повисла над могилой латинская речь. Казалось, слова не исчезают, а зримо, овеществляясь рукописной вязью, медленно плывут в воздухе, окутывая своей пеленой. Кирилл выпрямился, и взгляд его был устремлен куда-то далеко-далеко, сквозь чащу леса. Лара как-то сразу постарела, осунулась и стала похожа на монахиню в своей длинной гимназической юбке. Она стояла, потупив взор и сложив руки на уди, — наверное, молилась. Портиш сгорбился еще больше, исподлобья уставившись в могильный холм, и было видно, как под бородой у него по щекам ходят желваки. Испанец застыл у изголовья, широко расставив ноги в армейских сапогах и обеими руками опираясь на василиск. Как воин, прощающийся со своим соратником. Пины сгрудились чуть в стороне тесной группкой и молча смотрели на людей.

— Requiem aeternum… — плыло над могилой. — Dona eis Domine…[2]

«Я не знаю, кем ты был на Земле и в какомвеке ты жил, — склонив голову, думал Льош. — Но был ты человеком огромного интеллекта и человеколюбия. И не закрывала твой мозг пелена повиновения необъяснимому и сверхъестественному. Ты мог вникнуть в сущность происходящего и, если даже и не понял, что собой представляют смержи, чего они добиваются, заставляя сутками сидеть в Головомойке и читать подряд все манускрипты твоего времени, начиная с любовных записок, доносов, рецептов придворных знахарей и кончая жизнеописаниями фараонов и трактатами жрецов о сущности суть несуществующего, то ты понял главное: смержи не духи, и не боги, и не демоны. И ты не захотел так жить, просто влачить свое существование в лагере только ради того, чтобы существовать. И, самое главное, ты не захотел, чтобы так жили другие».

— Amen, — заключительным аккордом прокатилось над поляной, и Микчу, закрыв молитвенник, встал с колен. Льош поднял глаза. Все теперь смотрели на него. «Прощай, — вздохнул он. — Sit tibi terra levis…»[3]

— Пошли, — коротко бросил он и, закинув ремень василиска через плечо, зашагал в лес.

Он прошел метров двадцать чуть наискось от того направления, которое указывал нос драйгера, и оглянулся. Неровная цепочка людей и пинов вытянулась за ним.

— Всем идти гуськом только по моим следам! — крикнул он назад, продолжая идти. — Кирилл, будешь замыкающим.

Льош прошел еще немного и, не услышав ответа, остановился.

— Кирилл?

— Сейчас! — услышал он издалека голос Кирилла, и тотчас утробным рыком взревел драйгер и заворочался на месте огромным монстром, круша и ломая деревья.

— Стой! — во всю мощь своих легких заорал Льош. — Не сметь!

Он бросился сквозь чащу наперерез драйгеру. Драйгер развернулся на месте, натужно заревел, приседая на корму, и, подпрыгнув, ринулся в сторону поляны, затянутой звенящей паутиной. Льош увидел, как из седла выпрыгнул Кирилл и, чуть не попав под машину, откатился в кусты, а драйгер, сразу сбавив обороты, медленно вкатился в паутину. Под ним что-то зашипело, поднялся легкий пар, пахнувший жженым металлом, и драйгер стал проседать, словно в болоте. Когда он просел почти до платформы, откуда-то из-под седла стало медленно разгораться фиолетовое свечение. Паутина наконец не выдержала и, потрескивая, как сучья в костре, начала лопаться. Свечение разгоралось все сильнее, и Льош попятился, почувствовав его дурную теплоту.

— Уходить! — закричал он. — Быстро всем уходить отсюда!

Кирилл, прихрамывая, но довольный и улыбающийся, проковылял к нему.

— Как он, а? — спросил он, кивнув в сторону драйгера.

— Мальчишка! — процедил Льош, хотя, в общем-то, понимал его. Он повернулся и зашагал в голову колонны.