СТАТУС-КВОта

Вынырнув в очередной раз из забытья сомнамбулы, он вдруг ощутил: движение кончилось. Они стояли. Точнее стоял и содрогался в хрипящих выдохах и вдохах вепрь, а сам Адам качался рядом на коленях. Сгустившуюся непроглядность тьмы время от времени раздирали сполохи молний. Обвальный грохот бури бил в уши.

Измучивший их ледяной напор воды исчез: стихия ярилась поодаль.

Подняв голову, Адам уткнулся взглядом в непроницаемую плотность вздымавшейся над ним стены. Она и принимала на себя и отвращала талые потоки сверху.

Кабан содрогнулся всем телом. Торчавшую в башке чужую волю: доставить именно сюда Адама – вдруг выдернули. Он был свободен.

Освободившееся место тотчас заполонил инстинкт неведомой еще угрозы. Зверь чуял кожей, мозжечком: уже недалеко внизу плескалась, пожирая склон, поднималась бездонность водяной стихии. Она была чужой, враждебно-соленой.

Кабан, затравленно озираясь, повернулся. Стадо отсеялось в пути. Остались три хряка, подстать ему, преодолевшие вздыбленную неприступность склона.

Что-то мешало вепрю. Скосив горящий краснотой глаз, он ощутил повисшую на нем, воняющую чужеродность человека.

Остервенело, с визгом рявкнул, крутнулся крупом: прилипший к нему довесок сорвался, отлетел. Уже не оставалось времени довершить расправу – вздымался снизу, ошпаривал угрозой смерти океан.

Вепрь ринулся по склону вверх. За ним – остальные. Исчезли.

Адам стал подниматься, упираясь руками в стену. Скрюченными, закоченевшими ладонями он ощутил шершавость досок. Бил в нос знакомый, резкий запах, к которому давно уже привык – приванивала от натирок этим запахом Ева. Мумие?!

Базальтовой лекарственной смолой пропитанные доски практически бесшовным монолитом уходили вверх. Он, Ич-Адам, был у конечной цели. Приткнувшись плечом к надежному, бесценному оплоту – кораблю, заплакал. Спустя минуту вытер слезы, придушливо и ядовито зашипел, втыкая гнев в себя, любимого:

– Вы перлись столько времени сюда, чтоб сопли распускать?! Пусть теперь плачет тот, кто будет кормить своим телом рыб.

По-крабьи, боком отодвинулся от корпуса. Задравши голову, пронизывая взглядом тьму, скорее почуял, чем увидел: до края борта не меньше тридцати локтей. Предчувствие зашевелило волос вокруг плеши: хватит ли веревки?

Рывком содвинул промокшую льняную сумку с боку на живот, залез в нее, достал свернутый вокруг якорька моток узластой веревки. Размотал, привязал конец веревки к сумке. И, размахнувшись, учтя порывы ветра, бросил кошку вверх. Вверху звякнуло и кошка, упав их тьмы, влипла в грязь рядом с человеком. Он бросил еще три раза – с тем же результатом. Свистели, раздирали кроны ветряные вихри, исхлестывая лес и человека тяжелой соляной шрапнелью – все ближе подступал Потоп.

Обвалом рухнул, придавил итог прожитых мучений: он одолел все невозможное, прорываясь к цели. Которая теперь недостижима. А он стал ничтожным сгустком протоплазмы, ее вот-вот пожрет стихия.

Он вдруг почувствовал чужую волю: за ним с холодым любопытством наблюдало незримое Верховное присутствие – как наблюдает за собакой в клетке владелец и хозяин льва, запущенного к ней для раздирающей забавы.

В Адаме угасала разумная людская сущность, и пробуждался зверь – с единственным инстинктом: выжить!

Инстинкт разбух, обрел всесильность. И впрыснул в кровь нещадную долю адреналина. Набрякли хищною, взрывной силой мышцы. Зрачки расширились. Ревущая ветряными порывами громыхающая тьма светлела, высвечивая цель: древесный, струно-тянувшийся ствол кипариса – толщиною в ногу. Молниеносным сгибом прянул Ич к земле, нашаривая руками осколки кремния. Нащупал нужный – с зазубреной, пилообразной гранью. Не поднимаясь с четверенек, тягучим обезьяньим скоком переметнулся к кипарису. И врезался в него каменно-зубчатой гранью.

Он надрывал кремневою пилою кору и волокна. Затем, пригнувшись, рвал их зубами, кольцуя круговой надрез.

Спустя минуты почуял: вкрадчиво, упруго лизнула ноги, зад и отхлынула вода. Потом, лизнув еще раз, задержалась дольше. Затем, прихлынув, вода уже не отступила.

Отдирая зубами, измочаленные волокна он, ощутил во рту отвратно горькую ее соленость. Ему, стоящему на четвереньках, вгрызающемуся в древесину под водой, вдруг стало ясно: он не успеет. Пронизанный этим открытием навылет он взвыл: «Архонт, светлейший! Зачем ты мне помог? Зачем втащил сюда, чтоб утопить? Так надо было сделать это там, когда стоял я раком у дворца!».

Спустя минуты у него заныли десна. Передние зубы Адама утолщались, лезли, выпирали изо рта, приподнимая губы. Набрав в грудь воздух, он окунулся с головой в соленую стихию, припал к надрезу кипариса и с лихорадочной бобёрною сноровкой, смыкая челюсти, стал рвать податливую древесину бритвенно-острыми резцами. Лишь задохнувшись, прянул из воды: ее было уже по пояс.