Ставка на любовь

Выгнав Борка спустя час, я еще какое-то время задумчиво смотрела в окно, старательно превозмогая совершенно несвойственные грусть и страх. Однако вид на ночное небо, освещаемое редкими звездами и кусочком луны, едва видневшейся из-за свинцовых туч, действовал от обратного, и жалость к себе лишь возросла в разы.

Что теперь будет? Как мне вести себя там, в незнакомом городе? С незнакомыми людьми… Зачем он женился на мне так поспешно? Почему не откупился? Почему не прошел мимо?.. Зачем я на все это пошла?!

Вопросы терзали разум и душу, не давали найти покоя.

Конечно, я была уверена, что справлюсь. Нет ничего невозможного, и я всё преодолею. А если не преодолею, то сбегу сюда, домой. Мама примет всегда. Прибьет, конечно, но потом наймет темневика, воскресит и снова будем жить-поживать, ругаться-мириться.

Собрав вещи и кое-какие памятные безделушки в большую кожаную сумку для ручной клади, я все-таки легла в постель. Но сон так и не сморил меня. Зато сколько ужасов и глупостей я передумала, прежде чем услышала громкое:

– Софи, дорогая моя жена, подъём!

Супруг был отвратительно бодр и свеж, словно отдыхал не пару часов, а много месяцев подряд.

Постучав в дверь моей комнаты, к ручке которой я подставила спинку стула, Джеймс развернулся и ушёл нагло хозяйничать в доме. И как бы я ни хотела полежать в постели, нежась в тепле и безопасности, пришлось быстро вставать и надевать верхнее платье.

Он нашелся в кухне. С совершенно невозмутимым видом супруг стоял и доедал остатки пирога, даже не предложив поделиться им со мной.

– Вкусно? – уточнила, приближаясь.

– Очень недурно, – ответил Джеймс, пробегаясь по мне задумчивым взглядом, отчего сказанные слова приобрели нехороший подтекст. Словно бы оценивали не пирог, а меня. Хотя почему же нехороший? Он мой муж и имеет право говорить подобное супруге. Наверное.

– А мне вы что-нибудь оставили? – спросила, стараясь перевести тему разговора и скрыть неловкость.

– Конечно. Я оставил тебе честь заварить нам вчерашней отравы. Чем ты там нас поила?

– Иван-чаем, – буркнула, продолжая сверлить Джеймса Ллойда мрачным взглядом.

– Вот-вот. – Муж как раз окончательно расправился с пирогом. – А пока будешь возиться, я схожу в свой номер и заберу вещи. И на почтовую карету нас запишу. Сама-то собралась?

– Да, – ответила тихо, разом потеряв остатки решимости. – А может, не стоит спешить?

Он усмехнулся и прошел мимо, к сеням.

– Вы не думайте, я не боюсь! – выпалила зачем-то ему вслед. – Просто…

– Собирайся, Софи, – отозвался супруг. – Поздно уже сомневаться, раньше думать надо было.

И вышел.

А я медленно опустилась на стул, сложила руки перед собой, погладила белоснежную скатерть, вышитую мной в прошлом году… Что же будет дальше? Мама вернется, а меня след простыл. И дом не прогрет. Холодно, одиноко, никто ее не ждет.

Слёзы уже скопились в уголках моих глаз, но я не позволила им пролиться. Вскочив, тряхнула головой, стукнула кулаком по столу и проговорила громко, избавляясь таким образом от страха:

– Не сидеть же здесь вечно?! Не могу я здесь! И вообще, что сделано – то сделано, а я давно говорила, что сбегу, если не пустит!

Кивнув себе, перекинула косу на спину и пошла к матери в спальню. Достала старенький писчий набор и принялась сочинять письмо. Получилось очень даже неплохо, если вкратце: влюбилась, замуж выскочила, уехала. Он замечательный, ни о чем не волнуйся, скоро позовем тебя в гости в столицу.

Как-то так.

Жаль, мама не оценит. В любовь она не верит – сказки, говорит; в замужество тоже не верит – рабством называет; богачей не любит – чопорными снобами их обзывает. И столицу терпеть не может, говорит, что нужно жить там, где родился. Мол, здесь наше место, и нечего смотреть по сторонам.

И переубедить ее невозможно – сколько я пыталась, не сосчитать.

А теперь уже и не придется уговаривать. Понятное дело, позлится немного, а потом поймет. Сама-то она успела мир повидать, а мне даже нос не дает высунуть из городка. Вредительница. Как позову ее потом в Ривенхейм, так она и оттает!

Супруг вернулся очень быстро, я едва успела заварить чай, подобрать волосы наверх и переодеться в дорожное платье. Окинув меня безразличным взглядом, он залпом осушил чашку с напитком и, подхватив собранную мной сумку, отправился к выходу.

– Как, уже? – проговорила я, чувствуя, как нервы снова натягиваются, словно струны от лютни.

– Я жду на улице, Софи, – отозвался муж, покидая дом.

Как будто знал, что я немного приотстану.

Осмотрев кухню, тронула кончиками пальцев дубовый стол, улыбнулась портрету бабушки… Опомнившись, схватила посуду и перемыла чашки с чайником. И замерла, не в силах уйти из родного дома. Здесь никакая беда мне не страшна, но хороша ли жизнь, в которой совсем нет неприятностей и риска?

Бабушка, пока была жива, часто уговаривала маму не держать меня за своей спиной. "Безоблачное голубое небо, – говорила она, – радует лишь тех, кто недавно пережил грозу. Для остальных нет ценности в одной и той же пресной картине. Отпусти её, Аркадия, дай самой сделать выбор, дай набить свои шишки, иначе быть беде”.