Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)

-- Думаю о том, как мы будем впредь всегда завтракать вдвоем.

У Притчарда тоже увлажнились глаза, и она, глядя на него через стол, это заметила:

-- Прошу тебя, плачь почаще!

-- Это почему же? -- недоуменно осведомился он.

-- Потому что это так не по-английски!

И оба засмеялись.

После завтрака Притчард сказал, что собирается на гору, раза два спуститься. Поинтересовался, не составит ли она ему компанию, но Констанс отказалась: в этот день внутри у нее "все поет", и такое состояние не для лыж. Услышав это "все поет", он широко улыбнулся.

-- И еще мне нужно написать кое-какие письма,-- добавила она.

Он тут же задумался, помрачнел.

-- Как джентльмен, я должен немедленно написать твоему отцу и все ему объяснить.

-- Не смей и думать об этом! -- испуганно воскликнула она, и не просто так, шутки ради: отлично знала -- ее папаша, получив такое письмо, прилетит сюда на первом же самолете.

Констанс долго глядела ему вслед, когда он большими шагами шел между наметенными по обочинам сугробами, в своем красном свитере, с лыжами на плече,-- такой юный, веселый, совсем мальчишка. У себя в номере она написала Марку письмо.

Все между ними кончено; ей, конечно, очень жаль, но тут ничего не поделаешь,-- она теперь уверена, что совершила ошибку. Писала спокойно, совсем не волнуясь, ничего не чувствуя, кроме уюта своего небольшого, теплого номера. О Притчарде ничего не сообщила -- это уже Марка не касается.

Потом написала письмо отцу и оповестила о своем разрыве с Марком. Не обмолвилась и ему ни о Притчарде,-- чтобы не прилетел сюда на первом же самолете,-- ни о своем возвращении. Зачем зря торопиться -- можно и подождать.

Запечатав письма, легла немного вздремнуть и проспала без сновидений почти целый час. Встала, оделась потеплее, как и подобает в этом снежном царстве, и пошла на почту отправить письма; долго наблюдала у катка, как детишки скользят по льду на коньках. По дороге в отель купила для Притчарда легкий желтый свитер -- ведь скоро уже солнце начнет припекать по-весеннему и в зимней одежде ему будет жарко.

Сидела в баре, терпеливо ожидая его прихода, но он все не шел. Потом услыхала, что он разбился. Никто к ней не подошел, не сообщил о несчастье -не видели для того особой причины.

Инструктор, под чьим руководством Притчард иногда катался, объяснял в баре каким-то американцам:

-- Понимаете, он утратил контроль над собой,-- видимо, не рассчитал, и на сумасшедшей скорости врезался в дерево. Через пять минут умер. Хороший был парень, веселый. Развил слишком высокую скорость, и у него не хватило техники, чтобы с ней справиться.

Инструктор, конечно, не говорил так, словно смерть лыжника -- дело обычное, рутинное, но в голосе его не чувствовалось и особого удивления. Сколько раз он сам ломал ребра, как и все его друзья; сколько раз врезались в деревья, в каменные стены; сколько раз ему приходилось падать и в летнее время, когда становился инструктором по скалолазанию. Вот он и говорил так, словно такой конец неизбежен и даже вполне заслужен, ибо время от времени людям в горах приходится расплачиваться жизнью за пробелы в технике лыжного спуска.

Констанс осталась, чтобы принять участие в его похоронах; шла, вся в черном, за санями до церкви и потом до вырытой в укрытой снегом земле ямы,-неожиданная ее чернота, когда все вокруг по-зимнему бело, поразила ее. Никто на похороны из Англии не приехал, да и кому приезжать? Правда, бывшая жена прислала по телеграфу деньги на цветы. Пришло много деревенских жителей, но все они были только друзьями; пришли несколько лыжников, шапочно знакомых с Притчардом; Констанс все принимали тоже за его друга.

На могиле инструктор по лыжам, повинуясь профессиональной привычке, свойственной всем учителям, повторять одно и то же, еще раз отметил:

-- Он не обладал достаточной техникой для такой высокой скорости.

Констанс не знала, что делать с желтым свитером, и в конце концов отдала горничной -- пусть носит ее муж.

Спустя восемь дней она была в Нью-Йорке. Отец встречал ее на пирсе. Она помахала ему рукой, он помахал в ответ, и даже с такого большого расстояния ей стало ясно, как он рад ее возвращению. Когда она сошла с трапа, отец крепко обнял ее, поцеловал, потом, отстранив от себя на вытянутую руку, с восхищением изучая ее, довольный, воскликнул:

-- Боже, ты выглядишь просто превосходно! Ну что, кто прав?

Она, конечно, не хотела, чтобы он заводил об этом речь, но понимала, что он не в силах сдержаться.

-- Неужели ты думаешь, что я не знаю, о чем говорю?! -- радовался он.

-- Да, папа, ты прав,-- подтвердила она.

Про себя думала: "Как я могла когда-то на него сердиться? Ведь он не глупый, низкий, эгоистичный или ничего не понимающий человек,-- нет, просто он одинок".

Взяв ее за руку, как обычно, когда водил ее, еще маленькую девочку, гулять, отец повел ее к таможне. Нужно подождать, когда из грузового трюма доставят ее багаж.