Ставка на невинность (СИ)

Но как только становится понятно, что Герман сейчас выйдет на объездную, у меня сдают нервы. Он едет к себе в дом. С другой бабой. Где еще вчера меня ублажал. И учитывая, что там особо делать нечего, Бергман, видимо, не удовлетворился проведенным с бабой временем и будет ее тоже экзаменовать…

– Все! Стоп!

– В смысле стоп? – спрашивают меня все трое, включая деда, который, походу, втянулся.

– Я не хочу там под забором караулить, пока он в тепле будет заниматься сексом! И представлять, как это происходит! Разворачиваемся и домой.

Голос мой дребезжит.

– Ян… – жалостливо тянет Медведева.

– Поехали домой, – шмыгаю я носом.

С переднего сидения протягивается рука с зажатой в ней сырной косичкой.

– Чипсы вы сожрали, – поясняет Анька.

Я отщипываю кусок.

– Ян, арендуем у Козиной тебе Артемьева…

Морщусь:

– Поздно, все, включая Наташку и Лосева, видели Бергмана. Лучше уж соврать, что он заболел и не смог. Но вообще он угрожал Димке, что они увидятся на свадьбе. Так что, похоже, не собирается увиливать… Просто… Просто мне надо… Это пережить… И больше не вестись…

– Ян… – Алка притягивает меня к себе. – Шеф, погнали назад. Верни, где забрал.

Притихший таксист довозит нас обратно и получает в качестве чаевых остаток косички.

Забурившись обратно, мы распаковываем мою заначку белого полусухого и под Аллегрову костерим на все лады мужиков.

Ну и хрен с тобой, Бергман.

Вот знала, что мужик, капающий мылом на пол, это зло.

Вообще с ним разговаривать не буду…

– А давай позвоним его племяннице. Этой, как ее, Эле. Ты про нее говорила…

Ухандокавшей столько алкоголя мне, эта мысль внезапно кажется привлекательной. С Элей Бергман я говорить не зарекалась…

Мобильник не отвечает, и я натыкиваю домашний номер, который тоже есть на врученной мне на тыквенной вечеринке визитке.

Трубку поднимает Роза Моисеевна.

Глава 49. Оптика - наше все

Едва продрав глаза утром, я чувствую себя средней паршивости.

Средней привлекательности и средней живучести.

Не та я уже, что прежде. Ой не та…

Ну голова не трещит, и то хлеб.

Кажется, я по сравнению с девчонками еще вполне себе ничего. Дочь профессора-то ладно, у нее пары с обеда. В крайняк даст своим студентам внезапную самостоятельную. Это несправедливо, но жизнь неравна.

А вот Анька…

Смутно припоминаю, как за ней приехал ее новый бугай.

Он терпеливо топтался в прихожей, пока она, качаясь аки тонкая рябина, пыталась облачиться в верхнюю одежду, а мы с Медведевой с интересом следили за этим увлекательным процессом.

– О! Классная стадия, – комментирует Алка, уже томящаяся в куртке. – Сейчас в Аньке самка проснется…

И точно.

– Я САМА! – отмахивается Анька от помощи своего мужика, стремящегося стабилизировать ее в вертикальном положении хотя бы частично.

Надо отдать ему должное. Даже бровью не поведя, он якобы слушается, я сам осторожно придерживает Анькину куртку за шкирку так, чтобы надежда и оплот областной налоговой на клюнула носом в пол при попытке застегнуть молнию.

Н-да… Ей к восьми на работу, то есть она уже вовсю трудится, не то что я… Если я прямо сейчас не соскребу себя с кровати, то опоздаю в клинику.

Усилием воли превозмогаю нежелание выходить в этот бездушный мир, запускаю кофеварку и отправляюсь в душ.

У меня, конечно, не такая шикарная ванная как в доме Бергмана, но водные процедуры все равно навевают эротические воспоминания, приправленные горечью.

Вот что ему надо? Что за потребность в кобелизме?

Или это я не так хороша, чтобы Гере хватило меня одной?

Дура. Как есть дура.

Знаю же, что люди не меняются, тем более в таком возрасте.

И все эти слежки, звонки – дурь несусветная. Как в двадцать, ей-богу. Можно подумать, мозгов за десять лет у меня не прибавилось. Вот, что я вчера хотела от Эльки? Нарвалась на Розу Моисеевну…

Стыдно-то как, господи!

Это был звездец.

­– Алло… – отвечает мне возрастной женский голос, и я теряюсь.

– А Элю можно услышать?

– Яночка, это ты? – опознают меня.

– Да…

На заднем фоне слышно: «Мама? С кем ты разговариваешь?»

И до меня доходит, что это Роза Моисеевна.

– Элечки нет, ее забрал этот мерзкий наглый Тихуил… – сокрушается она.

«Мама, зачем ты взяла трубку?»