Ставка на проигрыш

С носа корабля, где находился второй круглосуточный бар, едва слышно неслись звуки этнической негритянской музыки. Не знаю, кто там, кроме бармена, сидел в четвертом часу ночи, но мне туда не надо. Мне надо пройти по правому борту и попасть в ресторан, минуя застекленные стены первого бара, который почему-то по вечерам плотно оккупировали китайцы. Этот бар работал только до часу ночи, так что время – 3.14 ночи – я посчитала единственно возможным для незаметного проникновения на территорию мужских удобств. В это время там не будет не то что китайцев, но и даже бармена с официанткой. Прислуга и матросы на верхней палубе практически не появлялись, уборщицам и посудомойкам в три часа ночи тоже еще работы нет. Так что, по моим предположениям, данное время являлось крайне удобным для детального обследования мужской кабинки при ресторане. Работницы метелок и швабр должны появиться на палубах никак не раньше пяти утра, когда светает, когда прохладно, когда все толстосумы крепко спят.

Пару минут я озиралась и оглядывалась: на палубе так никто и не был обнаружен, никто не вышел из носового бара на перекур, не отправился в каюты. Я вышла на палубу и, пробежав до ресторана, подергала ручку двери.

Однако – заперто. Отскочив от двери, я вернулась к только что пропущенному входу в бар и убедилась, что и эти двери на фотоэлементах не желают меня пускать. В баре и ресторане темно, хоть глаз коли, и попасть внутрь нет никакой возможности.

«А чего ты, собственно, хотела? – расстроенно подумала я. – С чего ты взяла, что двери ресторана всю ночь открытыми стоят? Эти двери, скорее всего, и стоят-то открытыми только потому, что некоторые посетители, покидая бар и… помыв руки, например, и штаны забрызгав, не хотят возвращаться через забитое посетителями помещение. А как только бар перестает функционировать, все двери, что вполне резонно, – на замок».

Обругав себя за недомыслие, я медленно, в совершенно не шпионской манере, потащилась в свою каюту. План проникновения в мужские удобства требовал срочной корректировки. А попасть туда мне было жизненно необходимо. И формулировка «жизненно важно» – это не фигура речи, не красные слова, а печальный факт. Я слишком хорошо знакома с моим характером. Я могла быть абсолютно уверена – кабинка мужского туалета, как комната Синей Бороды, сведет меня с ума. Лишит сна и аппетита, будет мешать радоваться жизни и тянуть к себе, как магнитом. Все следующие дни круиза я буду лисой крутиться вокруг этой кабинки, потеряю контроль и бдительность – и полезу.

Так что лучше сразу. Пока крыша крепко сидит на месте, пока любопытство не превратилось в безрассудство и не потянуло на подвиги.

Все-таки француз Шарль Перро, как ни крути, был умным малым. И тонким знатоком женской психологии. Нам, дамам, сколько ни говори – не открывай, любимая, эту дверцу, дольше проживешь, – все бесполезно. Изведемся, подохнем от любопытства, но, подыхая, поползем, полезем.

И по большому счету, гнало меня к этой каморке Синей Бороды не только извечное, женское и порочное. Неотомщенный призрак Алеши Сидорова стоял перед глазами и укорял: «Это ты, Софья, своим длинным языком пригнала меня на этот корабль, это ты указала путь, направила и – убила». И не имеет значения, чья рука принесла смерть, первопричиной стала я. Не укажи я тогда путь «клетчатого», погоня ушла бы в другую сторону и Алеша сейчас был бы жив.

А ведь я только хотела помочь…

Под эти грустные мысли легконогим ниндзя я проскочила коридор, шмыгнула в свою каюту и с облегчением услышала богатырский храп Назара Савельевича. Любимый никогда не будил меня ночью или под утро – эротических снов с моим участием, что ли, не видел?! – и потому, поставив будильник на шесть утра, я улеглась в постель как была. В экипировке ниндзя. Только тапочки на резиновом ходу скинула.

Как широко известно, Софья Иванова никогда не страдала изящной интеллигентной бессонницей.

В 6.09 утра на палубе уже был народ: два матроса тащили куда-то тяжелый ящик, уборщица, свесившись над водой, трясла какую-то широкую белую тряпку. Народ бодро занимался своими делами и на странную пассажирку с озабоченным лицом внимания почти не обращал. На палубе было светло, свежо, приятно и совсем не страшно.

Я прошла вдоль правого борта, порадовалась, что правильно вычислила время прихода кухонных мастеров – двери в ресторан стояли настежь – и, сделав лицо совсем озабоченным, прошила шагами ресторан насквозь до кухни.

– Простите, – обратилась к тучной даме в белом халате и поварском колпаке, – доброе утро. Не могли бы вы дать мне стакан теплого молока?

– Доброе утро, – отозвалась повариха (или они тут все – коки?). – Сейчас сделаю. – И пока наливала молоко в эмалированный ковшик, сердобольно спросила: – Заболели?

– Угу, – кивнула я и поморщилась.

– Может быть, доктора разбудить?

– Спасибо, не надо. Я только запью мое лекарство теплым молоком, и мне полегчает, – сказала, дождалась большой фаянсовой кружки и, опустив туда губу, скукожилась. – Горячее. Можно я в ресторане посижу, подожду, пока остынет?