Ставка на возвращение

Оказывается, он жил в огромном помещении, разделенном на множество частей. Каждая из этих частей представляла собой ряд поставленных друг на друга полок, как в этажерке. Только вместо книг на каждой из полок находились лотки, по которым текла... иногда очень холодная, иногда чуть более теплая вода. И была она соленой, от нее разбухали суставы, иногда даже не очень глубокие раны начинали гноиться, и тогда существа, у которых это случалось и которые работали рядом, очень быстро слабели. Слабых отправляли куда-то из этого зала, и чаще всего они больше не возвращались. Но иногда все-таки появлялись снова, почти здоровые, без ран, только бледные.

Вода текла по лоткам, в которые последовательно были уложены листы какой-то довольно пахучей, плотной, спрессованной до каменноподобного состояния массы, похожей на пластик. Толщиной эти листы были сантиметров по пять-семь, иногда до десяти. Тогда поднимать их было очень тяжело, потому что листы эти были примерно четыре метра на три с половиной. Уложенные в лотки листы этой массы быстро набухали от воды, и тогда в них следовало вставлять какие-то ростки, слабые и очень хрупкие. Так как над каждым из лотков находились мощные лампы, светившие круглые сутки, ростки эти быстро поднимались, и уже через пару недель можно было с каждой из полок этих этажерок снимать урожай.

Тут уж как выходило. Иногда сажали какие-то зеленые стебли, тогда эту траву можно было выдирать и складывать в аккуратные ящики. Иногда получались растения с колосками, тогда возни было больше.

Нужно было вычистить колосья и сложить только зерна. Впрочем, стебли тоже шли на какое-то дело, только Ростик не знал, на какое именно. Но догадывался, что ими кормили, каких-то животных, которых потом забивали на мясо.

Если случалось взять листы прессованной массы неосторожно, они могли разломиться. От этого происходили две вещи. Первая: надсмотрщики начинали бить виновных плеткой, иногда довольно сердито. А во-вторых, разломанный лист гораздо труднее было поместить в лоток с протекающей водой, и разбухал такой лист неправильно, по разлому, иногда потом ломался еще в нескольких местах, а растения в таком лотке росли медленнее.

Когда с листа снимали десять-двенадцать урожаев, он здорово истончался и становился неплодоносным, как ни старайся. Такой лист нужно было снимать, уже не заботясь о том, чтобы он непременно остался целым, разрешалось снимать и кусками. Их грузили в тележку и отвозили на ферму, где из них пытались сделать новые листы, но чаще сваливали в корытца. Там их обломки пожирали мясистые, розовые черви. Этих червей можно было использовать для разведения рыбы, еще можно было сушить, молоть до состояния муки и кормить каких-то других животных, которые тоже шли на мясо.

Возни с заменой листов плодородного материала, с посадкой растений, уборкой урожая и перевозкой всего, что требовалось для этого производства, было очень много. Случались дни, когда Рост и несколько похожих на людей других рабочих, обслуживающих их участок, вернее, отделение большого зала, падали замертво после многочасовой, изнурительной работы. Но иногда работы было меньше, чем обычно, тогда им удавалось даже сходить в душ, который устраивали надсмотрщики из толстой трубы, подающей воду в лотки. Вода была соленой и плохо смывала пот и грязь, но Ростик очень любил мыться. Тем более что тогда можно было сполоснуть и набедренную повязку с хламидой, в которых все рабочие тут ходили. А ходить в чистом было очень приятно.

Какое-то время спустя Ростик осознал, что умеет считать. В каждой «этажерке» оказалось по семь лотков, таких этажерок было более десяти, выставленных в поперечный ряд, а продольных рядов было еще больше. Ростик еще не очень хорошо считал, поэтому точное количество ускользало от него, но по сравнению с тем, каким он обнаружил себя в этом мире, и такое понимание было незаурядным достижением.

Вообще-то, когда он теперь осматривался или даже занимался подсчетами, он чувствовал, что делает что-то неправильное. Он не должен был соображать, что делает и что происходит вокруг. Он должен был оставаться несмышленым, отупевшим и отчужденным от мира. Но теперь он понимал, что так решил кто-то другой, кто-то, поставивший в его сознании эту стену, которую он пытался разрушить. Сам-то Рост хотел другого — вернуться в этот мир нормальным, таким, каким был когда-то... А еще лучше было бы вернуться домой. Но это было уже невозможно, несбыточно! Об этом лучше всего было не думать вовсе, потому что мысли рождали желания. А это оказалось почти так же больно, как возвращать себе ощущения и мышление.