Ставки сделаны

Все то, что, как он сам думал, давным-давно осело на самое дно его души и окаменело, вдруг разом взметнулось из глубин памяти к поверхности. Все самое темное из его прошлого, самые черные дни его жизни, потеря друзей, погибавших у него на глазах, удары в спину и яд предательства – все разом воскресло и стремительно пронеслось у него перед глазами, словно при ускоренном просмотре.

* * *

Черная «Волга» с тонированными стеклами остановилась у подъезда типичного сталинского дома, построенного еще по проекту известного в те времена архитектора Руднева. Строили этот дом для генералитета – энкавэдэшного, армейского, генштабовского. Минули годы, но здание ничуть не изменилось и на фоне суперсовременных многоэтажек, окруживших его со всех сторон, смотрелось приземистым угловатым уродцем нездорового серого цвета, чудом сохранившимся куском прошлого. Однако, несмотря на дисгармонию, которую вносил в архитектурный ландшафт этот тяжеловесный монстр, сносить его не торопились. Дом по-прежнему выполнял свое предназначение, и проживали в нем люди, одним движением пальца способные изменить положение дел на чеченском фронте или отправить за решетку сколь угодно высокосидящего думского чиновника.

«Волга» подъехала к первому подъезду и свернула на небольшую стоянку со скромной табличкой: «Только для жильцов дома», выполненной черными буквами на ярко-желтом фоне, чтобы сразу же бросалось в глаза. Открылась передняя дверь со стороны пассажира, и плотный человечек, лысиной и округлым животом напоминавший бильярдный шар, с неожиданной для его комплекции легкостью буквально выпорхнул из машины.

– Приедешь за мной часика через три, – бросил он водителю. – Езжай, голубчик.

Сидевший за рулем парень лет двадцати пяти с военной выправкой и непроницаемым лицом бросил взгляд на часы, кивнул и выехал со стоянки. Негромко урча двигателем, «Волга» проехала по улице в обратную сторону и влилась в крайний из восьми рядов машин, двигавшихся по Садовому кольцу.

«Бильярдный шар», весело насвистывая какой-то мотивчик давно минувшей эпохи, вкатился в подъезд, на ходу расстегивая кремового цвета дорогой плащ. Его черные ботинки были начищены так, что отбрасывали тысячи ярких солнечных бликов. На мизинце правой руки блестело массивное золотое кольцо с темно-зеленым камнем.

Он не был жильцом этого дома, но кивнул охраннику на первом этаже с видом частого гостя. Тот подобострастно поднялся со своего стула и, приветствуя вошедшего, приложил руку к козырьку воображаемой фуражки. Пока за «бильярдным шаром» не закрылись двери лифта, сделанные из матово-серого металла, охранник так и стоял, вытянувшись во фрунт.

Кабина поднялась на пятый этаж. На небольшой лестничной площадке здесь была всего одна дверь – простая, обитая дерматином, с желтым латунным номером «18». Человек подошел к ней и нажал кнопку самого обыкновенного звонка образца доперестроечной эры.

Некоторое время за дверью было тихо. Потом донеслось:

«Сейчас иду, подожди…». Послышались шаги, и по другую ее сторону к глазку приник хозяин.

– Я это, Николай Дмитриевич, – усмехнулся «бильярдный шар».

Сначала звякнула цепочка, а потом щелкнул замок. Улыбка снова появилась на лице гостя, когда он увидел на пороге крепкого еще старичка в полосатом банном халате.

– Извини, профессиональная подозрительность, – с ответной улыбкой произнес хозяин квартиры вместо приветствия. – Ты проходи, Саша, – он посторонился, чтобы пропустить пришельца. – В гостиную иди, налей там себе чего-нибудь. Я сейчас.

Саша, он же Александр Матвеевич Кротов, советник президента России, практически неизвестный ушлой журналистской братии в силу некоторых особенностей своей работы, переступил порог и принялся снимать плащ. Старик снова ушел в ванную комнату, оставив его одного в просторной прихожей, интерьер которой никак не вязался с дешевым дерматином двери.

Стены и потолок были покрыты бежевой краской, а в подсвеченных нишах стояли крошечные нэцкэ – давнее увлечение хозяина, Николая Дмитриевича Горелко, в прошлом – директора ГРУ, а нынче – почетного пенсионера-силовика.

Знающие люди, однако, утверждали, что, даже находясь на почетном отдыхе, старик до сих пор умудряется весьма серьезно влиять на дела и делишки Конторы.