Ставленник

— Ничего вы не знаете! В писании прямо сказано; жена да боится своего мужа. Что взяли? А?! — Все захохотали.

— Каково вас, Александр Алексеич, батька-то отделал! — сказал становой, хлопая в ладоши и хохоча.

— Да отделывать-то надо фактами, опытом.

— Уж вы лучше молчите.

— А я вам скажу вот что, например: наша Екатерина Вторая кто была?

— Женщина.

— Стало быть, она имела же право управлять целым царством… Королева Виктория тоже женщина…

— Эк вы куда хватили? Разве можно равнять царей о людьми?

— Я не хочу этого сказать, но доказываю, что женщина должна быть равна мужчине. Это у нас уже, вводится. В Петербурге я знаю многих магазинщиц — женщин, занимающихся мастерством и торговлей без помощи мужчин: они совершенно не зависимы от мужчин и из своих заработков платят разные повинности.

— Ну, это еще не доказано.

— Как не доказано! Какое же вам еще доказательство, когда это все существует?

— Может быть, это только в вашем Петербурге, а здесь не то. Там все люди не такие.

— И духовные не такие?

Хозяин замолчал. Он обиделся.

Чиновники стали рассуждать о равенстве крестьян с чиновниками и прочею людскою братиею.

— Крестьяне должны быть равны, — спорил Александр Алексеич.

— Да, — подтвердил один приезжий чиновник.

— Нет, врете. Я чиновника не променяю на крестьянина и руки ему не дам, — спорит пристав.

— А староста разве не крестьянин?

Староста обиделся.

— Вы мою честь изволите задевать?

— Чести вашей мы не тронем, а только говорим, что вы такой же крестьянин, как и другой — бедняк.

— Эк куда заехали! Умны больно! А что сказано в писании: всяка душа властей предержащим да повинуется, — сказал хозяин.

— Если палочку я поставлю, то я могу сказать крестьянину: «Кланяйся, каналья», и поклонится! — прибавил становой.

— Не та пора, батюшка, ныне. За обиду крестьянину вы, по закону, сами должны будете в ноги кланяться ему, — сказал мировой посредник.

— А вот что, батюшка, отчего это крестьяне на вас жалуются? А? это отчего? — спросил мирового хозяин.

— А вам какое дело?

— Я пастырь, я должен защитить их.

— Вероятно, они жалуются на то, что им не нравится надел, хотя я их наделил даром.

— А! дали им землю такую, которая никогда не даст хлеба, а себе хорошую взяли?

— И на вас, Федор Терентьич, жалуются крестьяне, что вы даром не крестите ребят. — Начался спор, ругань, и если бы тут были люди равные, непременно дошло бы до рукопашного боя.

— Что такое священник?

— Пастырь народа.

— Священник должен быть равен всем.

— Дудки.

— Господин ставленник, потрудитесь объяснить. Moжет быть, у вас поновее науки были.

— По наукам нас малому выучили, но я с вами согласен. — Я хочу быть священником именно таким, каких еще не бывало.

Начался гвалт. Чиновники хвалили Егора Иваныча, прочие все остервенились на него. Однако мировой уладил все дело.

— Господа, не будемте говорить серьезно. Будемте праздновать именины дружески.

— Образованные люди не должны сердиться из-за убеждений, — сказал один чиновник.

— Господа, сыграемте в карты! — сказал становой.

— Нам некогда, Максим Васильич: у нас комиссия, — сказал один из чиновников.

— Успеете еще. Пойдемте в сад.

Гости согласились сыграть в стуколку. Ушли в сад. В саду были поставлены два стола: один с винами и закуской, а другой для играющих. Сели играть два губернаторских чиновника, становой, хозяин и Василий Гаврилыч. Александр Алексеич ходил по саду со Степанидой Федоровной, Иван Иваныч прикурнул в саду, а Егор Иваныч сидел с детьми.

Во дворе пировали крестьяне с женами. Федор Терентьич, по заведенному порядку, созвал несколько хороших крестьян с женами и детьми, выставил им ведро водки, два ведра пива и выдал из кухни два пирога с рыбой и две латки с двумя поросенками. Крестьяне напились: одни запели песни, другие кричали:

— Ай да отец Федор!

— Угостил, голубчик!

— Дай ему бог много лет здравствовать!

— Эй, Терентьич! скличь-ко матушку.

— Уж мы поблагодарим ее… Зови ее, Анну-то Митревну!

Терентьич ушел и воротился:

— Анна-то Митревна спать изволит.

— Умаялась, голубушка! Дай бог ей здоровья! — вопят бабы и крестятся.

Трое крестьян борются, прочие хохочут.

— Эй ты, Егорко! ногой-то его, ногой! Вот так!

— Да вы вдвоем лучше.

— А что, братцы, кто лучше: отец Федор али отец Василей?

— Ништо. Отец Федор лучше.

— Нет, по-моему, отец Василей лучше.

— Всё однако. А што, ребя! водки-то маловато… вали еще! Митюха, сбегай-ко в кабак за четвертной!

— Будет вам, лешие! Налопались и так! — кричат бабы.

— Ну вас к лешим! пошли домой!

— А кто это там в саду-то?

— Да следственники, бают, по монеткам приехали.

— Братцы, подем домой… Они, знаешь, штука!

— Подем. Поди, Митюха, зови отца Федора.

К крестьянам подошел Егор Иваныч.

— А, Егор Иваныч! Наше вам-с! Как поживаете, Егор Иваныч?

— Слава богу.

— Присядьте, Егор Иваныч, с нами.

— Не трог! Што беспокоишь?..

Егор Иваныч сел.

— Ну как, братцы, поживаете?

— Ништо. Вашими молитвами, слава те господи.

— А што, Егор Иваныч, бают, опять бытьто б набор; бают, пятнадцать человек с тысячи?

— Не слыхал.

— Бают, война такая ли начнется — ужасти!

— Не знаю.