Стажёр

У соседних особняков за оградами и на дороге народ толчётся, глазеют, версиями обмениваются. Помирают от любопытства. Ещё бы, такое зрелище не каждый день увидишь. Сам полицмейстер и главный эльв прикатили, с кучей полицейских. Сюда сами по себе, а обратно — с хозяевами дома. То ли в гости везут, то ли в острог, в подвалы тёмные. Как тут не поглазеть?

Проехали мы поворот, где парк в лес переходит, лошадки всхрапнули и бодрей побежали. Думаю — если там такая нечисть бродит, понятно, чего они пугались.

А мой босс Филинов оглянулся назад, на дом свой опечатанный. Потом на машину полицеймейстера посмотрел, где Матвея везут. На карету, где жена его. Говорит:

— Не знаю, что за дела творятся, но кто-то за это ответит. Ох, ответит... Дай только до города доберусь...

А я думаю: если он тот самый Рыбак, то мало никому не покажется. Только вот незадача — главный убийца-то у него, выходит, Матвей. А он с катушек съехал. Как бы босс меня на его место не назначил. Вон, рядом усадил, оружие опять же его, Матвея...

Говорю:

— Странно. Неужто капитан всегда такой был? Не замечал за ним...

— Не был он такой! — рявкнул Филинов. Стукнул тростью, все аж подпрыгнули. — Я деньги платил, сверху накинул, на заклятье!

Сидит, отдувается. Потом говорит, задумчиво так:

— В полку было дело, конечно. За то и пострадал. Мы тогда стояли в поселении. Жара, тоска, инороды кругом... Вот он к порошку и привык. На руку насыплет и нюхает...

— Кокаин, — говорю, — что ли?

— Это сейчас так называется? — Филинов морщится, будто гадость пожевал. — У нас его «кок» называли. Через это едва на каторгу не отправился капитан. Кок гобы привозили, деньги брали за него. Капитан деньги из полковой кассы взял. Думал, отдаст, да не случилось. Так он гоба, что деньги с него требовал, зарубил и прикопал... думал, не найдут.

— Так он убийца? — говорю. — Как же он от каторги отвертелся?

Филинов усмехается.

— Замяли дело... Гоба убить — не страшно, потеря чести — вот преступление. Вступились за него, офицер боевой был... Я, когда его к себе на службу брал, сказал ему: «Матвей, чтоб тише воды, ниже травы был! Мне головная боль ни к чему!» Вызвал стряпчего — как давеча к тебе — сверху денег накинул, заклятье наложили. Смирный стал Матвей, что ягнёнок. Вот я и думаю — с чего опять-то?

— А снять его нельзя, заклятье? — спрашиваю.

Тут на меня все обернулись. И Прохор, и даже кучер. А гоблин, что с фотоаппаратом в обнимку сидел, глаза округлил и языком поцокал — типа, ну ты и спросил!

— Снять? — Филинов головой покачал. — Шутить изволишь, ваше благородие? Это заклятье как клеймо. Каким скотину клеймят. Раз наложили — до смерти будет с тобой. Ты не знал разве?

Я плечами пожал:

— Говорят, старший эльв всё может.

— Старшему эльву посрать на нас! — отрезал Филинов. — Видал, какой он? Ему хоть весь ты в клеймах будь, он и носом не поведёт. Молчи уж лучше!

Ну я и замолчал. И правда, странно всё это.

***

Наконец город впереди показался. Солнце уже низко висит, купола храмов багрянцем окрасились, сверкают.

У перекрёстка все остановились. Карета хозяйки, вороными запряжённая, поворачивать стала — в клинику. Мы недалеко встали, Филинов из коляски вышел, к доктору направился — пошептаться. Я с другой стороны подбежал, Верочку окликнул.

— Дайте собачку, — говорю, — Вера Афанасьевна.

— Зачем вам Бусенька? — спрашивает Верочка. А сама на меня смотрит, будто сказать что-то хочет, но при всех боится. Или от меня чего ждёт. — Это хозяйкина собачка.

— В клинике нельзя с животными, — отвечаю. — Порядок такой. Вон, хоть доктора спросите, он подтвердит.

Верочка глянула на доктора (он с Филиновым говорит, важный такой, суровый), на хозяйку — та вообще в шоке, — и кивнула. Собачонку мне передала, а сама покраснела, волнуется.

— Не беспокойтесь, Вера Афанасьевна, — говорю, — у меня целее будет.

— Ах, я не о том волнуюсь, Дмитрий Александрович! — отвечает она в сердцах. Отвернулась от меня, выпрямилась, не смотрит больше.

Не поймёшь этих девчонок. Сама же с боссом в постели кувыркалась, планы на его дом строила. А теперь обижается.

Взял я собачонку и в коляску обратно уселся.

Вороные тронули с места, доктор свою больную в клинику повёз, а мы дальше покатили.

Впереди башня с часами показалась, за башней замаячил белый шпиль эльвийского храма. Даже издали видно — вокруг народу полно, всю улицу перегородили.

Часы на башне — бом, бом-м!..

Народ впереди забегал, руками замахал.

Что-то странное, вроде праздников никаких нет. И людей возле храма эльвийского столько не бывает.

Смотрю — а там городовые вокруг, даже приставы собрались. Сам Викентий Васильевич, заместитель полицмейстера, тоже здесь.

Машина с полицмейстером притормозила. К ней тут же рысью подбежал полицейский — Бургачёв, мой бывший начальник.

Бургачёв весь взмыленный, как конь, говорит, а сам аж заикается от волнения:

— Ваше высокородие! Беспорядки, ваше высокородие!

— Докладывай! — Иван Витальевич выпрямился на сиденье, лицо суровое, глаза горят — прямо генерал на поле битвы. — Да по делу!