Стажер диверсионной группы

…Широкие коридоры ШОН были пусты – весь личный состав на занятиях. Из-за плотно закрытых дверей учебных классов не доносилось ни звука. И я даже примерно не знаю, сколько человек здесь учится. В школе никогда не проводится общих построений, нет большой столовой, кинозала и спортплощадки. Каждая группа проходит обучение по индивидуальной программе. На территории бывшей дворянской усадьбы, уютно расположившейся где-то среди густых лесов Подмосковья, легко могли разместиться человек двести.

Судя по уровню преподавателей, отбору учеников и специфическим предметам в расписании, из нас готовят не простых диверсантов. Меня после ранения особо не «мучают» – учу минно-взрывное дело, шлифую немецкий, изучаю работу радиостанций и основы шифрования, зубрю структуру Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине, запоминаю тактико-технические характеристики вражеской боевой техники и вооружения. А мои одногруппники вдобавок обучаются рукопашному бою, стрельбе изо всех видов оружия и целому ряду спецдисциплин – закладке тайников, организации встречи с агентом, уходу от наружного наблюдения и прочая, и прочая, и прочая.

А уж как в нашей «лесной школе» преподают иностранные языки! Хочешь, не хочешь, а выучишь. За год!

Затормозив, я мазнул взглядом по школьной стенгазете «Чекист» и чуток унял дыхание. Отворил дверь кабинета начальника, переступил порог и выдохнул:

– Звали, тащ командир?

Насколько я успел понять, формальные проявления субординации в школе не приветствовались. И правила элементарной вежливости тоже. Поэтому слова «Разрешите войти! Курсант Глейман по вашему приказанию прибыл!» можно было смело опустить.

– Звал! – переворачивая чистой стороной вверх лежавший перед ним листок бумаги, сказал начальник – моложавый крепкий дядька лет сорока пяти, одетый, как и все здесь, в красноармейскую форму без знаков различия[5]. – Не маячь, садись, разговор есть.

Я сел на стоящий напротив стола красивый стул с мягкой обивкой, почти в точности такой, как в фильме «Двенадцать стульев». Вот только обивка сильно потерта, а деревянные части поцарапаны. Видимо, этот предмет мебели обитал в усадьбе со времен «доисторического материализма».

– Слушаю, тащ командир!

– Слушаешь? Хорошо… – рассеянно проговорил командир, вставая со своего места и делая несколько шагов в направлении окна.

Странно – он ведь явно не знает, с чего начать! Интере-е-есно…

– Ты сводки по радио не пропускаешь? – внезапно спросил Владимир Захарович, не поворачиваясь от окна.

– Нет, конечно! – продолжая недоумевать, ответил я. Прослушивание сводок Совинформбюро – чуть ли не единственное развлечение в школе. Телевизора-то нет! Кино не крутят, танцы не устраивают. Хотя под конец дня мы выматывались так, что сил только на сводку и хватало.

– Что сейчас на фронтах происходит, ты знаешь?

– В общих чертах, – осторожно произнес я.

Действительно, по сводкам точную картину происходящего не составить – слишком дозированная информация, подозрительные цифры потерь, чересчур большой упор на воспевание героизма отдельных военнослужащих и целых подразделений.

В целом обстановка не радовала – фрицы перли везде, кроме, пожалуй, Южного фронта. На центральном направлении хуже всего – Минск захвачен, бои идут на подступах к Смоленску. На севере немцы, захапав Прибалтику, дошли до Пскова, на юго-западе – после августовского прорыва укреплений старой границы наступают на Киев.

– Юго-Западный фронт прогибается, – негромко сказал Владимир Захарович, – немцы давят 1-й танковой группой Клейста, к северу от нее наступает 6-я армия, к югу – 17-я. Под Луцком и Ровно мы послали в бой пять механизированных корпусов, но смогли лишь задержать наступление группы армий «Юг» – немцы уничтожили больше двух тысяч наших танков, потеряв примерно тысячу своих! Ты там был, сам видел, как дерзко, но вполне организованно они действуют – у них по радиостанции на каждой машине, а у нас даже не на всех командирских танках рации стоят. И потому никакого взаимодействия не выходит, сплошные разброд и шатание. Без связи между собой наши мехкорпуса воевали каждый сам за себя… – Начальник ШОН горько усмехнулся. – Боевого опыта нашим доблестным командирам не хватает, и потому совершается так много ошибок, как на тактическом, так и на более высоком – оперативном уровне. Да, в общем, и стратегические задачи решаются довольно плохо – иначе враг не стоял бы под Киевом и Смоленском! – Остро поглядев на меня, он спросил: – Осуждаешь за такие слова, курсант? Я покачал головой.

– Вы говорите правду, товарищ командир.

Тот хмуро кивнул.

– К сожалению… Но не все так плохо. Да, целые дивизии распались на отдельные роты, да просто на толпы отступающего люда! Однако там, где командование действовало с умом, удалось сохранить боевые порядки.

Владимир Захарович подошел к большой карте, висевшей на стене. Карта изображала европейскую часть СССР.