Стажёр (СИ)

А девушка глаза прикрыла, сосредоточилась и стала говорить что-то. Сначала тихо, нараспев, потом погромче и побыстрее. Ладонью водит над ранкой, пальцами пошевеливает и говорит без остановки. Уже скороговоркой пошла, слова в одно сливаются, а голос по всей комнате раздаётся и в ушах у меня будто барабаном стучит.

Я вдруг понял, что руку свою не чувствую — за которую девушка меня держит. То есть отдельно не чувствую, как свою. До плеча левой руки — я, Димка Найдёнов, а ниже — что-то общее, не моё и не её. Одно целое.

И расцепиться нет никакой возможности. Как разделить то, что едино?

Тут девушка выкрикнула одно заковыристое слово — как только сумела произнести. В ушах у меня зазвенело, голова закружилась, а печать на спине отозвалась вспышкой ледяного огня. Вспыхнула, и лавиной прокатилась по руке — вниз от плеча к локтю и дальше к пальцам, что сцепились с пальцами девушки. Туда, где мы стали одно.

Смотрю — по ладони девушки-гоблина, что она над раной держит, мелкие искры пробегают, а сами пальцы прозрачными сделались, и сквозь них постель видно. Гоблина нашего видно, что на постели лежит. И в самом центре ладони — как в прицеле — ранка.

Сквозь руку ранка кажется чёрной, как разрез в темноту. И в темноте этой что-то шевелится и булькает чернильной жижей. Жижа эта из раны выходит горячей волной — на вид как чернильная лава — и кверху поднимается. Так потихоньку вся поднялась, собралась в чёрный шар и под ладонью повисла.

А девушка-гоблин ладонь резко опустила — и как муху поймала этот шар. Сказала слово и сжала пальцы.

Чернота исчезла. Сразу, вдруг — была и нет её. А моя ладонь стала моей ладонью, и руку сразу отпустило.

Девушка пальцы разжала, покачалась немного, за голову схватилась и села прямо на пол.

Я к ней бросился, по щекам её похлопал, приподнял — а она бледная как стенка.

Схватил я с комода графин с вишнёвой настойкой и девчонку напоил прямо из горлышка.

Она закашлялась, заморгала, посмотрела на меня и спрашивает:

— Как он? Живой?

Я приподнялся, посмотрел.

Вижу, гоблин наш лежит в той же позе, но дышит ровно, кожа позеленела — а до того синюшная была — и рана совсем другая стала. Разрез посветлел, сморщился, края у него стянуло, и опухоль спала. А чернота с завитушками исчезла совсем. Будто не было её.

— Живой, — говорю. — Дышит.

Девушка вздохнула, говорит еле слышно:

— Получилось…

Взяла у меня из рук графин и давай хлебать. В три глотка ополовинила.

Дух перевела, губы отёрла и меня спрашивает:

— Как вы? Не плохо вам?

— Нет, — отвечаю. — Всё в порядке.

А мне и правда хорошо. Так хорошо, будто не лечили мы, а в постели кувыркались — до изнеможения. Хочется петь, кричать и делать глупости. А ещё жрать хочется — сил нет.

Собачонка на кровать к нашему больному вскочила и давай рану обнюхивать. Нюхает и рычит.

Тут девушка на себя взглянула, ойкнула — платье на ней всё помялось, шапочка и вовсе на одном ухе висит — и на кухню бросилась. Себя в порядок приводить.

Наш орг встрепенулся, голос подал. Он до этого всё время, пока мы больным занимались, в уголке сидел. Прикинулся ещё одним креслом и даже не дышал, похоже.

— Господин Дмитрий, живой наш гоб? Али помер?

— Живой, — отвечаю, а сам подскочил к орку, за плечи схватил — ничего себе плечищи! — и смеюсь, как дурак: — Живой наш гоб! Радуйся!

Орк обрадовался. Вскочил, на гоблина посмотрел и на коленки бухнулся. Ноги мне обнял, и давай голосить:

— Спасибо, спасибо, господин! Вы не то, что господин Альфрид! Он гоба убить хотел, а вы не дали! Я с вами теперь!

Разошёлся, на коленках стоит и вставать отказывается.

— Ну хватит, — говорю, — хва…

За моей спиной щёлкнул дверной замок. Вскрикнула Верочка.

Я обернулся. Смотрю — дверь открыта, у порога моя девушка стоит, и глаза у ней как блюдца. Стоит, молча рот разевает, а сказать не может ничего.

В это время из кухни девушка-гоблин выскочила, шапочку эдак кокетливо на себе поправляет и говорит:

— Я тут умылась у вас, Дмитрий Александрович. Ну, пора мне, утро давно…

Увидела Верочку мою, ойкнула и замолчала. Стоят, смотрят друг на дружку, молчат. А я и дёрнуться боюсь — как бы с двух сторон не прилетело.

Потом гоблинша сказала:

— Ну, я пойду. Всего доброго.

Саквояж подхватила свой — и за дверь.

Орк мои коленки отпустил, в уголок метнулся и снова креслом прикинулся.

— Вера Афанасьевна, — говорю. — Это не то, что вы подумали…

Тут Верочка моя в себя пришла:

— Дмитрий Александрович… Я знала, что вы интересный… Но не настолько же!

— Я всё объясню…

— Да уж пожалуйста. Кто эта девушка? Она у вас ночевала?

Ёлки зелёные! Конечно, ночевала. Всю ночь провела, у постели — со мной вместе. За руку держались, даже слияние произвели… магическое. И что сказать теперь?

Выручила меня собачка. Вот уж от кого не ожидал — от мелочи пушистой. Подскочила собачонка к Верочке, в ноги ей носом уткнулась, повизгивает жалобно. В смысле: забери меня отсюда, от этих злых людей, памагитя!

— Ой, что это? — девушка псину на руки подхватила, давай наглаживать. — Откуда такая прелесть?