Стазис

Только послана улыбка была не ему, а Светослову, сыну местного бармена. Светослов был немного похож на Крувима. Тоже невысокий, но в отличие от него не тощий, а стройный. Тихий, но это была тихая спокойная уверенность, а не безмолвная паника гадкого утенка-социофоба. Крувим возвращался с вахты, они шли навстречу, и девочка с васильковыми глазами улыбалась Светослову. Видимо, негласный договор был заключен только в его голове.

В тот день Крувим украл у матери бутылку браги, схватил гитару и вышел за периметр, на потрясающе красивую полянку в излучине реки. Там он пел, пил, немного мычал от чувства потери и играл сам себе на гитаре. Крувим знал мертвые зоны вышек – расположился ровно там, где дозорные не смогли его заметить.

Он пел, временами переходя на ор, а потом снова пил.

В какой-то момент на другом конце бревна, которое оккупировал Крувим, появился высокий человек в вельветовой куртке и теплой шапке летчика. У него было приятное, открытое, но несколько безжизненное лицо. Крувим не заметил, откуда он взялся. Просто возник. Человек слушал песню Крувима, подперев подбородок кулаком.

– Люблю эту песню, – сказал человек. – Это «Обыкновенное чудо». Песня волшебника. Не так ли.

Крувим вздрогнул от неожиданности. Будь он менее грустен и пьян, он бы в первую очередь подумал, какого черта обычный человек вышел за периметр. И вспомнил бы, что этого парня в городе никогда не видел. Он бы обратил внимание, что на сапогах у того дорожная пыль. Сделал бы определенные выводы.

Но он не подумал, не вспомнил, не обратил и не сделал.

– Да, это она, – угрюмо сказал Крувим и икнул.

«Какого дьявола ему надо», – подумал он.

– Сыграй еще, – попросил человек.

– А, пожалуйста, – сказал Крувим.

Несколько минут они сидели в полной гармонии. Музыкант и его слушатель. Человек смотрел так внимательно, кивал так одобрительно, что через некоторое время Крувим даже ощутил к нему смешанные, но теплые чувства.

– Ты расстроен. Расскажи, что случилось, – мягко попросил человек.

Его деревянные, но от того даже более проникновенные интонации завораживали.

– Я мудак, – сказал Крувим. – В этом вся проблема. Меня никто не хочет слушать. Ты первый, кому понравилась, как я пою.

– Ты поешь великолепно, – кивнул человек. – Не переживай. Из-за девушки, Крувим. Ты все сможешь. Преодолеть. Я вижу это.

– Твоими бы устами, – сказал Крувим.

Он не подумал о том, откуда незнакомцу известно его имя. Известно и известно. И про девушку – ну, может, догадался. А говорит странно – ну, может, устал человек или выпил тоже. Всякое бывает, подумал Крувим.

Вокруг постепенно темнело. Солнце уже спряталось за деревьями и светило оттуда сквозь лесную вечернюю дымку.

– Знаешь, – сказал человек, резко подавшись к Крувиму. – Почему тебя. Неинтересно слушать?

– Нет, – ответил Крувим зачарованно.

– Ты. Хорошо поешь. Но ты поешь. Безответственной болью. Ты не отвечаешь. За свою боль. Лучшие певцы человечества. Всех времен. Пели так. Что их слушали. Даже те. Кому они не нравились.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Крувим, от волнения перейдя на «вы».

– Я могу научить тебя, – сказал человек.

– Научите, – отозвался Крувим.

– Тебя скучно слушать. Потому что ты. Не готов к смерти. Люди слушают. Только тех. Кто каждую секунду. Готов к смерти. Вспомни Клуб-27. Хотя бы. Каждый из них. Делом доказал. Что готов к смерти.

– Я согласен. Да что угодно. Научите. Я согласен, – проговорил Крувим.

– Тебе придется постараться, – грустно сказал человек.

Он положил Крувиму руку на плечо. Сквозь плотный стегач Крувим ощутил холод руки незнакомца. Вместе с холодом пришло небывалое, нездешнее, волшебное умиротворение.

5 Горбач

Горбач не считал себя боязливым парнем.

Он боялся только эмиссаров, клановых сквад-капитанов, стай собак, диких кочевников, голубей, заразиться чумой, мясника на Сигнальной улице и еще нескольких десятков вещей.

Еще он боялся опозориться.

– Отродья кусок, – почти ласково сказал сквад-капитан Колымцев. – К тебе обращаюсь, никчемное угребище.

Выведенный на построение сквад молчаливо одобрял капитанскую риторику. Горбач стоял в центре позорного круга – для тех, кто не выполнил боевую задачу, облажался на посту или проявил себя в битве с худшей стороны. Горбач сгорал со стыда и несправедливой обиды.

День был не по-осеннему жаркий. Под кожаным клановым жилетом по его телу обильно струился пот. Но еще Горбач потел от страха.

Колымцев расхаживал вокруг него и тряс стеком. Под расстегнутой офицерской курткой выделялись волосатая грудь и крепкий, поджарый живот, на котором Горбач насчитал минимум четыре шрама. Солнце отражалось от блестящих шевронов Колымцева и посылало в глаз Горбачу солнечные зайчики.

В сравнении с рослым офицером маленький и сутулый Горбач выглядел еще меньше. Клановый жилет топорщился у него на плечах. Худые руки были прижаты к бокам.

– Понимаешь меня, трусливый усерыш?

– Понимаю, господин капитан.

– Расскажи еще раз своим боевым товарищам, как ты подвел доблестный клан Хлеборобов, избравший тебя своим членом, что есть великая честь для такого тощего маленького усерыша.