Стеганая держава

– Послушай, Носоглотка, - Мансур был утомлен. - Ты не обижайся. Я тебя прямо спрошу: он больной, этот твой дядя? На голову? Совсем дурак? Умственно отсталый?

– Здоровый, - уныло отозвался Носоглотка. - Но дурак, это да. Добрый очень. Сказки мне на ночь рассказывал, конем скакал, ослом кричал...

– Конем скакал мне не надо, - мрачно обронил Мансур. Глаза его остекленели, взгляд стал тупым. Он смотрел на барменшу, которая хладнокровно протирала пивные бокалы. - В охрану я такого тоже не могу, - сказал Мансур после паузы. - В халдеи?

– Это впадлу, - нахохлился Носоглотка.

– Прости, брат. Я просто так думаю вслух. Забудь.

Носоглотке тоже случалось подумать вслух, но при Мансуре он не смел, да и не очень любил - ни вслух, ни про себя. А Мансур у себя в шашлычной мог думать как угодно, что угодно и про кого угодно.

2

Дядя Носоглотки, Константин Андреевич Черемисин, полностью соответствовал описанию, которым наградил его племянник Гриша по прозвищу Носоглотка. Долговязый, угловатый, неизменно жизнерадостный, переполненный оптимизмом дядя. Лицом он напоминал развеселившегося окуня. Серебряные волосы торчали природным бобриком. Если по паспорту дяде и в самом деле исполнилось пятьдесят восемь лет, то в душе ему не было и четырех. Это, конечно, в известном смысле преувеличено - вернее, приуменьшено, но многие окружающие не могли отделаться от впечатления, что да, никак не больше четырех - в крайнем случае, девять.

Черемисин действительно провалил военно-патриотическое воспитание, которым - как и любым порученным делом - занимался с удовольствием, с огоньком и выдумкой. Он вывез предоставленных ему для этого дела старшеклассников на место боевой славы, где думал почитать стихи и запустить китайские петарды. Но старшеклассники перепились еще в электричке, на месте боевой славы затеяли драку, и одного покалечили, а двое других едва не утонули в реке. Константин Андреевич огорченно скакал вокруг, плескал руками, приседал и восклицал. События приняли оборот, которого он совершенно не ждал, которого не мог даже помыслить.

Тогда он расстроился по-настоящему, и это состояние подавленности было для Черемисина редким и необычным. Оно объяснялось тем, что Константин Андреевич не прослуживший в армии и дня по причине плоскостопия, искренне любил все военное, особенно техническое. Он был ходячей энциклопедией и знал решительно все вещи, ни в малой степени его не касавшиеся. Он выписывал и покупал военно-технические журналы, делал вырезки и ксерокопии, переписывал статьи от руки. У него можно было получить ответ на самый неожиданный вопрос. Он мог, например, без запинки рассказать о дальности полета новейших беспилотных летательных аппаратов. Или о системе сканирования морского дна в акватории Финского залива. Или о системе радиолокационной защиты в Казачьей Бухте.

Мало того, что Константин Андреевич знал все эти вещи, он еще и умел применить их в гипотетическом развитии. Любая техническая задача, вплоть до полета на кольца Сатурна, представлялась ему простой и довольно легко осуществимой. За пару дней на паре тетрадных листков он мог набросать шариковой ручкой свою версию технического решения. Показать, "как сделал бы это он".

"Вот здесь у нас будет клапан, сюда - заглушку. Датчики по бокам. Это? Это аккумулятор. А это соленоид".

Как и все люди подобного склада, он неоднократно собирал и разбирал радиоприемник, умел играть в домино, горевал по советскому прошлому, но и в нынешних государственных деятелях не видел ничего дурного - разве что некоторую неопытность, недальновидность. Он сделал бы не так, он сделал бы иначе. А эти... Константин Андреевич махал рукой. Что с них взять? Безответственные, легкомысленные люди.

Черемисин порицал одну молодежь: за праздность, безынициативность, инертность, незаинтересованность, хулиганство.

Впрочем, и здесь он обнаруживал врожденную мягкость характера: племянника журил, но беззлобно, искренне надеясь в обозримом будущем увлечь Носоглотку каким-нибудь полезным занятием. И это, как ни странно, ничем не походило на стариковское ворчание; Константин Андреевич не выглядел старым брюзгой. Огонек внутри него не тлел, но мерно горел, изредка порождая вспышки, какие бывают на Солнце или на газовой плите, если подбросить горсточку поваренной соли.

Увольнение со службы явилось для него не сказать что ударом - преткновением. Вот шагал себе человек и напоролся на неожиданную преграду. Дядя Носоглотки не видел ни малейших оснований к унынию и панике. Он точно знал, что очень скоро найдет себе занятие не только по душе, но и по плечу. А по плечу ему было, как уже сказано, любое дело. И если бы Носоглотка поручил ему возглавить бригаду, собиравшую дань с окрестных ларечников, Константин Андреевич не колебался бы ни секунды. Он попросил бы лишь об одном: отметить эту деятельность в трудовой книжке.